Русское: точка или многоточие?

Вадим СидоровДата: Декабрь 07, 2023Рубрика: История, Культура, Общество, Политика, Этника

Иллюстрация: Эйко Ояла (Эстония)

Этот текст я написал по просьбе своего коллеги по сайту «Регион.Эксперт», его главного редактора Вадима Штепы, после того, как у нас состоялся обмен мнениями в комментариях к записи, в которой я назвал кремлевскую пропаганду «русской».

«Возможно, стоило бы писать не русская, а российская», — предложил один башкирский читатель, историк и этнолог, считающий, что надо помнить о русских противниках российского империализма. Его поддержал Вадим Штепа, указавший на то, что абсурдно называть «русской» пропаганду Симоньян, Соловьева и Кадырова в то время, как немало этнических русских не поддерживают кремлевскую политику. При этом мой тезка с иронией укорил меня тем, что имея в своем политическом анамнезе участие во многих подчеркнуто-русских проектах и даже будучи их глашатаем, теперь я превращаюсь в «русофоба».

В ответ на мои контрдоводы редактор предложил мне сформулировать свое видение для сайта, читаемого многими русскими регионалистами, которые возможно захотят присоединиться к нашей дискуссии. Я принимаю это предложение и постараюсь в своем ответе осветить как объективные аспекты этой проблемы, так и персональные.

Кто есть русские сегодня?

Понятия «русское» и «русские» могут иметь иметь множество разных значений и измерений, о которых можно писать даже не сотни страниц, как это делал в прошлые годы я, а многие миллионы, как это уже сделано и наверняка будет делаться другими. Тем не менее, если мы говорим о политике и о войне, сегодня эти определения являются обозначением вполне конкретной стороны, которая сама себя позиционирует как «русская» и которую воспринимает как «русскую» окружающий мир.

На это можно возразить, что есть и «другие русские» или «хорошие русские», которые ее не поддерживают. Есть, но они не являются политической силой, величиной и единицей измерения. Как ею не стали в свое время немцы, не поддерживавшие Третий Рейх и даже пытавшиеся ему противостоять, в силу чего для всего мира «немцы» и «немецкий» были синонимами «нацистов» и «гитлеровцев».

Мы с Вадимом Штепой оба и давно являемся сторонниками регионализации и децентрализации русского этнокультурного пространства. А с началом полномасштабной агрессии России против Украины, понимая, какие у нее будут долгосрочные последствия, я предлагал консолидировать «хороших русских» в реальную силу тем представителям российской оппозиции, которые имели такую возможность, но они вместо этого в итоге карикатуризировали данный термин. Вадим Штепа критиковал эти не получившие развития инициативы, считая что любая «общероссийская» оппозиция будет оставаться имперской и предлагая вместо этого взаимодействовать только на регионалистской основе.

В конце концов, российская оппозиция продемонстрировала свою полную недееспособность, а «хорошие русские» вместо боевой и политической альтернативы «русскому миру» Путина превратились в посмешище и грушу для битья со всех сторон. Исключением можно считать только несколько формирований, позиционирующих себя в качестве русской вооруженной оппозиции, которые «русским миром» рассматриваются как «выруси», а в стане его реальных военно-политических противников объективно, по крайней мере на данный момент, представляют собой политически маргинальное и несубъектное явление.

Сегодня я вынужден констатировать, что в русском пространстве нет реального запроса на переформатирование и переосмысление русской идентичности, из которого могла бы возникнуть альтернатива текущему статус-кво.

Кто и с кем русские?

В свое время в диалоге с вербовавшим его чекистом, говорившим ему: «мы же с вами русские», тогда еще диссидент Александр Солженицын ответил: «с вами мы не русские». Это красивая история, и я сам не раз использовал ее в качестве риторического приема. Проблема в том, что тогда чекистам можно было предъявить, что они поднимают на щит не русское, а советское, которому противостоят «настоящие русские». Но прошло несколько десятилетий и чекисты, отложив в сторону коммунистический интернационализм, подняли на щит наиболее одиозные идеи самого Солженицына. И сегодня главный чекист России называет себя не просто русским, а главным русским националистом, и ведет свою войну под флагом борьбы за русский народ и русский мир, а не за «мировую революцию». И в итоге они теперь все именно русские – и последователи Солженицына, и последователи Путина. И можно, конечно, попытаться применительно к ним повторить тот же прием, заявив, что «с вами мы не русские», но будет непонятно – кто эти «мы» и действительно ли они представляют собой какую-то русскую альтернативу?

Более выигрышным в этой ситуации может показаться подход Сергея Жарикова, тоже ветерана русского национализма, причем, в отличие от Солженицына, представляющего его радикальную разновидность. Сегодня Сергей убежден в том, что в позитивном смысле русский в наши дни может существовать только в единственном числе, в то время как любая попытка консолидации русских в какое-то множество будет заканчиваться тем, что мы наблюдаем сегодня в лице «русского мира».

Что ж, в этом смысле я и сегодня не отказываюсь от своего русского для себя, в единственном числе, отдавая себе отчет в том, что являюсь порождением русского культурно-исторического пространства. Однако я не вижу коллективных форм русского, жизнеспособных и дееспособных в качестве альтернативы «русскому миру». И тут мы уже подходим к той теме, которую предложил обсудить редактор «Регион.Эксперта».

Вадим Штепа давно призывает к реорганизации русского этнокультурного пространства на регионалистских, децентралистских началах, апеллируя в частности к наследию Новгородской республики как альтернативы Московскому царству. В отличие от него и сторонников такого подхода я все же не считаю, что для переформатирования русского самосознания его носителям следует огульно отказываться от московитского периода – у меня в этом вопросе иной подход, который я в свое время изложил в книге «Незавершенная революция». Но это уже отдельная история, на которую сейчас вряд ли стоит отвлекаться. Так или иначе, мысль Вадима Штепы заключается в том, что не нужно отдавать русское имперскому «русскому миру», но продвигать русское в его региональных формах – как сибирское, дальневосточное, ингерманландское и т.д. Подобно тому, как американцы, восставшие против Британской империи, продолжали говорить по-английски и во многом сохраняли британскую правовую культуру.

Этот подход мне близок, особенно учитывая то, что таким было фактическое завещание, изложенное в последней программной статье «Преодоление национализма», моего учителя и соратника в девяностые годы, автора книги «Русь против России, Россия против Руси» профессора Петра Хомякова, спустя некоторое время после ее публикации схваченного чекистами, а потом убитого в колонии незадолго до освобождения. В ней Петр Михайлович писал о том, что русский национализм контрпродуктивен, потому что русские как целое неспособны стать единой гражданской нацией, и им для этого нужно разделиться и создать на региональной основе разные гражданские нации, которые в этнокультурном отношении все же останутся русскими.

Однако сегодня есть два обстоятельства, которые уже выходят за рамки этого подхода. Во-первых, мы видим, что часть регионалистов, которые вполне могли бы называть себя русскими, уже не хотят себя так позиционировать и считают русскую самоидентификацию, по крайней мере в артикулированной форме, помехой для формирования новых национальных идентичностей на региональной основе. Во-вторых, не в последнюю очередь причиной этого является опасение того, что русская самоидентификация граждан новых построссийских государств будет оборачиваться центростремительными тенденциями, представляя собой угрозу их суверенитету.

С практической точки зрения, я считаю, что принимая во внимание данные риски, в этом вопросе не стоит занимать догматическую позицию, как это делают манихеи из алтуфьевской секты «пострусские». То есть, если завтра возникнет какая-то региональная республика, позиционирующая себя русской, но при этом четко заявляющая свою региональную идентичность и нежелание ею поступаться, было бы абсурдно отвергать такой вариант «русскости». Равно, как и наоборот – если в пространстве, воспринимаемом как этнокультурно русское, возникнет новый политический проект, отказывающийся от русской самоидентификации, не стоит ему ее навязывать.

Однако с теоретической точки зрения, как этнолог, я не могу не поднять вопрос, с которого по-хорошему должен начинаться любой теоретический разбор этой проблемы – об определении базовых понятий.

Измерения русского

Если оставить в стороне стереотипы и придерживаться фактов, станет очевидно, что сегодняшнее использование понятия «русские», при котором русскими являются и Симоньян, и Соловьев, и Рамзан Кадыров с Султаном Хамзаевым, на самом деле соответствует политико-юридической практике дореволюционной России. Ведь в ее Основных государственных законах от 23 апреля 1906 года присутствовали «русские подданные» как синоним «российских подданных», но не было никакого «русского народа» как этнонации с отдельным статусом.

А вот как «национальность» русские официально появились только в советский период, а если точнее, при Сталине – в значении, которому в Российской империи соответствовало понятие «великороссы». Последнее гипотетически давало возможность «русским по национальности» после распада СССР сформировать русскую этнонацию, осознав Россию как в своей основе Великороссию – геополитического преемника Московского царства, но не Российской империи и Советского Союза. Однако вместо этого политический класс России, который сам себя считает русским и которому нет никаких объективных оснований в этой характеристике отказывать, решил восстанавливать прежнее, досоветское, российско-имперское понимание русскости, которое в этническом отношении распространяется помимо «великороссов» и на «малороссов» с «белорусами» (через «о»), а в политическом на всех подданых России (формально – граждан РФ).

Поэтому, когда мы говорим о русских сегодня, надо понять, какой смысл мы вкладываем в это слово. Если мы апеллируем к советскому пониманию «русских по национальности», то надо признать, что оно оказалось исторически непродолжительным и фактически отвергнуто в наши дни, несмотря на то, что подсознательно у многих в головах сидит именно оно. Если же мы говорим о «русских подданных», то их сегодня ведет в бой новый царь. «Русскими верноподданными» являются люди разных племен и вероисповеданий, как это было в истории России не раз, и никакой реальной альтернативы им в виде «русских граждан» нет и, на мой взгляд, не предвидится.

Есть еще три возможных смысла этого понятия. Первый – религиозно-идеологический, согласно которому русский это русский православный, носитель мессианской русской идеи. Очевидно, что ни я, ни мой оппонент, ни большинство читателей этого сайта под него не подходят, и им оно не интересно. Второй – русский как носитель русских языка и культуры в широком смысле, который может придерживаться самых разных убеждений. Наконец, третий – русский как великоросс в дореволюционном понимании («русские малороссы» и «русские белорусы» это как правило либо носители «православной русской идеи триединого народа», либо русской культуры в широком смысле). Последние два измерения теоретически могут как сочетаться с политической самоидентификацией «русских подданных», так и существовать отдельно от нее, в свою очередь первое может комбинироваться со всеми ними.

Так вот, что касается великороссов как этнической самоидентификации, то она вполне имеет право на существование, хотя и является сегодня малораспространенной, особенно если речь идет об осознанном понимании того, что это такое. При этом, как профессиональный этнолог, занимавшийся этим вопросом достаточно детально, я в ходе своих исследований пришел к выводу, что с эссенциалистской точки зрения великороссов следует разделять на северных и южных, как это еще в начале XX века делали такие этнологи, как Дмитрий Зеленин. Как единый этнос их можно рассматривать, придерживаясь этносимволического подхода Энтони Смита, согласно которому этнос воспринимается в первую очередь как сообщество людей, признающие общие этнические символы и мифы. Однако в таком случае великороссы окажутся скорее этнополитическим понятием, чем этнолингвистическим или этнокультурным – продуктом московитского политогенеза, нивелирующего этнические различия вовлеченных в него эссенциальных составляющих.

Кому-то это может показаться уходом в совсем теоретические дебри, но например в моем случае это имеет значение. Мои предки по отцовской, «паспортно» русской линии — по прямой мужской стороне из западной Смоленщины, которая в этнолингвистическом смысле была беларуской землей. Ее жители становились «великороссами» в основном по мере русификации, а со стороны матери моего отца — из Рязанщины-Тамбовщины, из «южных великороссов», которые, как показало исследование рязанского народного говора дореволюционным русским лингвистом Евгением Будде, еще в конце XIX века говорили на говоре, более близком к старобеларускому, чем к северно-великорусскому. Чтобы считать себя «великороссом», мне надо принимать великорусский этносимволический комплекс, по сути московитский. И я мог это делать, считая, что он подлежит переосмыслению, ведущему к формированию самосознания нации гражданско-республиканского типа, а не того, которая строится в «русском мире». Однако так как подобных перспектив я не вижу, мне с моими этническими корнями проще принять этносимволический комплекс Великого Княжества Литовского, на территории которого веками жили мои предки минимум по прямой мужской линии и который содержит в себе потенциал подобной национально-республиканской эволюции и органичен для моей экзистенции.

В итоге остается русская культура в широком смысле. Что ж, перефразируя Шпенглера, я ею обладаю, но я ей не принадлежу, и я не вижу в ней той платформы, на которой можно строить идентичность, устремленную как в будущее, так и в то прошлое, что приемлемо для меня. В свое время один Роман – Дмовский, будущий лидер польских националистов, которые начиная с XVIII века пытались строить «большую польскую нацию» на основе польской высокой культуры, звал такого ее безусловного носителя как другой Роман – Скирмунт в польскую фракцию в Государственной думе. Скирмунт ответил своему тезке, что он поляк всего лишь по культуре, но национальный проект выбрал беларуский, который начинал активно развиваться благодаря таким как он. Кто-то в свою очередь выбрал польский проект и польскую идентичность на основе именно культуры, в которой был сформирован. Так в итоге оформились два национальных проекта, каждый на своих основаниях.

Возможна ли русская гражданская нация на основаниях, противоположных имперскому «русскому миру»? Сегодня от лица «всех русских» вещает именно последний, и я не вижу предпосылок к тому, что это может кардинально измениться. Поэтому, как носитель русской культуры в широком смысле этого слова, потративший десятилетия своей жизни на попытки переосмыслить и переформулировать русскую идентичность в ином ключе, я не хочу отрицать очевидное и продолжать бороться за то, у чего не вижу шансов на успех и чему в моем персональном случае есть более близкая альтернатива. Но с уважением отношусь к тем моим коллегам, которые продолжают отстаивать иные, неимперские трактовки «русскости».

_____________________________________________________

Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт — https://t.me/regionexpert
Поддержите независимый регионалистский портал — www.paypal.me /regionexpert
Crypto — 199mm5dMHKPRHPNUBJoixTnKWzgK9VFuAS