Алексей Навальный как зеркало раскола

Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома –
Вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе.
Виктор Цой

С исторической точки зрения Алексей Анатольевич важен не столько как конкретная личность с паспортными данными, сколько как своеобразный символ, вызывающий принципиально разные социальные реакции в обществе «развитого путинизма».

Люди со светлыми лицами

Кто является «ядерным электоратом» команды Навального, кто видит в «главном оппозиционере» выразителя своих надежд, идей и устремлений? География организованных ФБК протестов – от прогулок с уточками, шариками и ершиками до апреля этого года – неизменно охватывает Москву, Петербург и другие российские мегаполисы. Города-миллионники – вот социальная база навальнизма. Хуже ситуация в немиллионных региональных столицах, и практически никакая – в районных центрах. Что не удивительно – именно мегаполисы, войдя как флагманы в систему рыночных отношений в девяностые годы, закрепили в сытые нулевые достигнутые успехи и к излету десятых годов переросли социально-политическую систему «суверенной демократии». За счет поддержки  «русских европейцев» больших городов (русских образованных горожан, по Белковскому) Навальный и стал за минувшее десятилетие ярким оппозиционным политиком. Относительного успеха ему за эти годы удалось добиться в Москве – это и выборы столичного мэра в 2013-м, и «умное голосование» на выборах городской Думы в 2019-м.

Мегаполисы как ледоколы протеста в условиях существующего эрзац-феодализма – не случайность, а закономерность. Если вспомнить европейское Средневековье – то именно борьба городов с феодалами привела к коммунальной революции и Магдебургскому праву, заложившим основу западной демократии. Да и в русской истории Смутного времени именно города поддерживали того или иного претендента на престол, создавали ополчения в Переяславле-Рязанском и Нижнем Новгороде и Совет Всея Земли в Ярославле… Так что ставка команды Навального на мегаполисы – явление понятное и закономерное. И не только Навального – Михаил Ходорковский также отводит крупным городам роль ведущих субъектов политики и функцию каркаса государственной системы.

Но далеко не все жители крупных городов принимали активное участие в протестах или поддерживали их – а определенная социальная группа горожан, получившая еще в 2011-м наименование креативного класса или просто «креаклов». Это городской средний класс – те самые русские образованные горожане, которым есть что терять, но которые в существующей политической системе ничто. Обладая собственностью, профессией, образованием, они ныне остро нуждаются в представительстве, в честных выборах и в независимых судах. Они любят мечтать о «Прекрасной России Будущего», забывая при этом, что демографически Россия – это не только мегаполисы, но и тысячи малых городов и сел, которые у креаклов принято свысока называть «периферией», «провинцией», «глубинкой» и снимать о них триллеры. 

Стараниями либеральных журналистов и блогеров креаклы мегаполисов получили характеристику «людей со светлыми лицами». То есть социальная общность, отличающаяся от основной массы уже не только ментально и культурно, но и антропологически. Практически два разных народа, если не две разные расы – эльфы Запада и орки Востока.

Линии глубинного раскола

Ну а что же «глубинный народ», назначенный кремлевскими идеологами на роль основы «суверенной демократии» и «долгого государства»? Это совсем другая Россия, живущая параллельно с имперскими мегаполисами, и даже приезжая туда на заработки, сохраняет свою самобытность. Часть постсоветского общества, сохранившая свой архаичный крестьянский корень доиндустриальной эпохи. И пусть в ХХ веке «живых коней обогнала железная конница», та аграрная архаика сумела выжить, уйдя в подполье коллективного бессознательного. Советский проект, стремившийся стереть грань между городом и деревней, смог осуществить индустриализацию и урбанизацию через социальное раскрестьянивание – но, вопреки идеям марксизма, общественное бытие оказалось не в силах жестко детерминировать ментальность немалой части общества. Не только городские идеалы проникали в село, но и недавние крестьяне привносили свои идеалы в урбанизированный советский социум. Коммунистический режим рухнул, оставив после себя мичуринский гибрид – привитый к крестьянскому корню индустриальный урбанизм современности.

Где же проходят линии раскола между «глубинной  Россией» и креативным классом мегаполисов? Во-первых, это отношение к государственной власти, ее восприятие. Если для креаклов характерны теории общественного договора с разделением властей, то параллельная страна воспринимает центральную власть и ее наместников как нечто внешнее и от себя не зависящее. Что-то вроде погоды, смены времен года или стихийных бедствий типа ураганов, засухи и наводнения. Природные явления невозможно изменить через честные выборы или политические свободы – к ним можно лишь приспосабливаться, в идеале сведя зависимость от них к минимуму. Если для людей со светлыми лицами цель – контроль над государством (как задача-максимум – революционное создание нового государства на якобинский манер), то глубинная Россия стремится к максимальной автономии от Кремля и назначенных им губернаторов.

Вторая линия раскола – в отношении к идее правового государства, к государственному праву как таковому. Идеал либеральной оппозиции – западная модель с верховенством писаного закона для всех и независимым судом как объективным арбитром. Для глубинной России – «закон что дышло, куда повернул, туда и вышло». Неслучайно в русском фольклоре служители государственного закона в лице судей и чиновников – пособники Кривды в противостоянии с Правдой. Идеал «глубинного народа» – верховенство справедливости над законом, приоритет содержания над формой и процедурой. «Закон суров, но это закон» – повторяют поборники правового государства вслед за цивилизованным Римом. «Несправедливый закон – не закон!» – отвечают им словами блаженного Августина варвары глубинки.

Третья линия раскола – это модели социального поведения, основанные и на отношении к власти, и на отношении к государственному праву. Две волны «пандемии коронавируса» тут выступают наглядной иллюстрацией имеющихся ментальных противоречий. Креаклы мегаполисов требовали от власти жестких противоковидных мер («На примерах зарубежных стран мы видим, что больше карантина это лучше, чем меньше карантина» – заявлял в марте 2020 года Алексей Навальный). А «глубинный народ» с вопиющей безответственностью жарил шашлыки, нарушал самоизоляцию, масочно-перчаточные режимы и вообще – на усиление социального контроля отвечал откровенным саботажем. Пандемийный год, как я и предполагал прошлой весной, оказался катализатором процесса разделения общества на «имперскую Россию-1» и «глубинную Россию-2». И, как это ни печально, креативный класс в этом расколе поддержал имперскую власть, потому что в действительности не имеет ничего против империи, но лишь хочет видеть ее «прогрессивной».

Правящее меньшинство и внутренний пролетариат

Картина современного российского общества окажется совершенно устаревшей, если сводить ее к заезженной пропагандистской пластинке про 86 и 14 процентов. «Крымский консенсус» исчерпал себя уже после пенсионной реформы, а продолжение экспансионистской  политики Кремля в условиях сокращения ресурсов ведет к абсолютному обнищанию российских регионов. Правящее меньшинство, если использовать терминологию Арнольда Тойнби, перестает быть меньшинством творческим, а «глубинная Россия» оказывается в рядах «внутреннего пролетариата», где последнее десятилетие уже находятся люди со светлыми лицами из мегаполисов. Казалось бы, это обстоятельство открывает возможность тактического союза западников и почвенников. Имперская власть предстает общим врагом, несмотря на имущественные и культурные противоречия между либеральными оппозиционерами крупных городов и жителями «глубинки». «Внутренний пролетариат» – это не про классовую борьбу по Марксу, а про отсутствие перспектив в существующей системе.

Однако факт возникновения массового внутреннего пролетариата еще не приводит к точке нестабильного равновесия государственной власти. Для этого необходимо появление из среды внутреннего пролетариата творческого меньшинства – силы, способной предложить миру униженных и угнетенных модель социального поведения, альтернативную той, что поддерживается правящим меньшинством. И не просто альтернативную – но и притягательную для масс. И если в 2011-м были надежды, что таким творческим меньшинством сможет стать креативный класс мегаполисов, то «крымский консенсус» перечеркнул этот вектор развития событий. Кремль смог снова стать не только правящим меньшинством, но и творческим – но к 2020 году этот импульс иссяк. Попытки сконструировать новое провластное большинство вокруг «конституционных поправок» и «борьбы с пандемией» не очень-то и удались. Прошлогоднее недельное голосование оказалось не триумфом воли, а сумерками империи. И к весне этого года уже ни о каких 86% говорить не приходится – поддержка «обнуленного гаранта» составляет чуть менее трети, 29% респондентов.

Но и в условиях нарастающего системного кризиса тактический союз глубинной России с креаклами мегаполисов оказывается практически невозможным. Путин не тянет на воплощение Абсолютного Зла, он не Саурон и даже не назгул – а овладевший Кольцом Всевластия Горлум. И при этом раскол между творческим меньшинством из рядов креативного класса и глубинным народом столь глубок, что даже наличие общего противника его не компенсирует. Люди со светлыми лицами по-прежнему видят в Западе «град на холме» и требуют декоммунизации с десоветизацией – но огромной массе населения страны гражданская война памяти не интересна, а «американский миф» уже не вдохновляет. Этот раскол и отчужденность между почвенниками и западниками позволяет режиму сохранять устойчивое равновесие и политическую власть.

Ситуация с тюремным сроком Навального – словно зеркало, отражающее раскол страны как минимум на три разные России. Образ невинно осужденного кровопийной властью мученика за идею в целом близок глубинному народу – но такой мученик должен страдать за весь народ. Голодовка политического заключенного с требованием предоставить ему личного врача понятна в либеральной парадигме сознания креативного класса, но не в коллективном бессознательном глубинной России. Там – идеал страстотерпца, идущего на добровольную жертву ради всеобщего спасения, берущий свои истоки в первых святых Руси, в образе князей Бориса и Глеба. А здесь какой-то фарс с пытками жареной курицей.

Кроме парадигм сознания и архетипов тут присутствует и, если называть вещи своими именами, социальный расизм. Требование предоставить врача по выбору заключенного попросту непонятно жителям рязанских районов, где единственный фельдшерско-акушерский пункт закрыт несколько лет, к неврологу надо ехать в областной центр за сотню верст, а единственный прямой рейс до Рязани – по воскресеньям, когда поликлиника не работает. И если люди со светлыми лицами испытывают к Алексею неподдельное сочувствие и искреннее сострадание, то глубинный народ – в лучшем случае безразличие, а в худшем – гремучую смесь из классовой ненависти, зависти и злорадства. И это выглядит зеркальным ответом креаклам, многие из которых сами давно привыкли злорадствовать над «глубинкой».

В глубинном народе они видят безнадежных носителей «скреп», не желая замечать, что «скрепная» пропаганда по всей России насаждается именно московским телеэфиром. Разумеется, и среди либеральной оппозиции есть те, кто понимает, что нищета и бесправие русских сел – это не их природное свойство, но результат имперской политики «внутренней колонизации» – но «узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа». И в том же Хабаровске в защиту Навального выходило куда меньше горожан, чем в защиту Фургала в прошлом году. Столичная оппозиция попросту неинтересна жителям российских регионов.

Он нам не Ильич!

Три  России – либерально-западническая, кремлевско-имперская и почвенно-глубинная сегодня чужды друг другу. Но если у либералов и охранителей есть свои более-менее понятные взгляды на будущее страны, то глубинный народ не имеет очевидной политической программы, ни организационных структур. Схожая ситуация была в годы правления последнего императора и в начальный период Февральской революции – до возвращения из эмиграции одного оппозиционера. Человека, который в своих «Апрельских тезисах» почувствовал точку неустойчивого равновесия и предложил программу действий, первоначально отвергнутую даже однопартийцами в ЦК РСДРП(б).

Возвращение Навального в Москву из Берлина сравнивали с альтернативной историей, где Ильич приезжает в Петроград весной 1916 года, когда «царизм крепок, как никогда». Но разница между двумя оппозиционными политиками куда серьезнее хронологии  действий. Ленин весной 1917 года выдвинул программу действий радикальнее идеи честных выборов Учредительного собрания:

Не парламентская республика – возвращение к ней от Советов рабочих депутатов было бы шагом назад, – а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение армии, полиции, чиновничества. Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего. (…) Конфискация всех помещичьих земель в стране, распоряжение землею местными Советами батрацких и крестьянских депутатов,

– эти идеи шокировали старых большевиков из ЦК, которых вполне устраивало «умное голосование» в Учредительное собрание. Но в своем радикализме Ленин (осознанно или интуитивно) оформил идеалы крестьянской общины и представления о Правде (которая выше писаного закона, а не партийная газета); перекодировал коллективное бессознательное, набор архетипов архаичного аграрного коммунизма в целостную политическую программу, отвечавшую текущему моменту.

Если Ильич шел от марксистской догматики к сложному синтезу радикального западничества с радикальным почвенничеством, то вектор политической биографии Навального – в противоположном направлении. Начав с попыток объединения социальных, националистических и демократических идей в нулевые, к излету десятых Алексей сузил свою идеологию до «классовых интересов» креаклов из мегаполисов. Но такая оппозиция, с точки зрения социологии, выглядит не столь уж оппозиционной. Потому что Кремль также ведет курс на создание агломераций-человейников.

Так что Навального, несмотря на его лидерские качества, личную харизму и амбиции, трудно назвать революционером, сегодня он является лишь зеркалом раскола общества, не способным предложить такую повестку дня, которая реально вывела бы на улицы миллионы людей. А настоящая революция всегда начинается вдруг, даже для Ильича, и вносит существенные коррективы и в теорию, и в практику.

Запрос «глубинного народа» на перекодировку его идеалов и архетипов в политическую программу сегодня остается без предложения со стороны оппозиционных политических сил. И, может быть, еще впереди встреча глубинной России с регионализмом, которая, подобно встрече рабочего движения с марксизмом, повернет ход истории. Без этого перспективы совсем нерадужные: огромная часть общества будет и далее цементом имперского режима Кремля, а регионалисты на Форумах Свободной России продолжат чувствовать себя диссидентами среди диссидентов.

Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
Поддержите единственный независимый регионалистский портал!

Другие статьи автора:

• Новый договор или «либеральный» ГКЧП?
• Кавалеры ордена Батыя
• QRепостная перезагрузка
• Псевдофедерализм эпохи «второй волны»
• Эта Рязанщина закончилась, давайте следующую!
• «Американский миф» постсоветской России
• Гражданская война памяти
• Закат эпохи
• Уроки былых революций
• Новое народничество
• Чего на самом деле хочет «глубинный народ», или крушение сурковского мифа
• Сумерки империи
• Злосчастная метрополия
• Вакцина от империи
• Путешествие из Москвы в Россию
• Политэкономия пандемии
• Возвращение в реальность
• Стены рухнут
• Вирус Короны
• Большой Брат Коронавируса
• Движение вспять
• Русский анархизм против империи
• Китеж-град глубинного народа
• Врожденная несменяемость. Краткий анамнез кремлевских фобий
• Российский федерализм как его не было