Фото: москвичи и поныне чтят Сталина
Фрагмент из книги «Поздний сталинизм. Эстетика политики»
Примером измененной реальности является новый «московский текст», который был буквально соткан из фальсификаций, нелепых недоговорок и почти фарсовых передергиваний. Кульминации эта идеологическая переработка московского топоса достигла в 1948 году, в дни празднования 800-летия Москвы. Представление о том, что собой представлял «московский текст», дает подготовленный в Управлении пропаганды ЦК документ об истории Москвы, опубликованный в «Правде» 4 сентября 1947 года под названием «О 800-летии Москвы (Материалы для докладчиков)».
В нем, например, рассказывалось о том, что город, который поднялся за счет сбора дани для Золотой Орды,
превратился в центр оживленного края, население которого упорно боролось с завоевателями. Особенно ярко проявилось значение Москвы в период развертывания борьбы русского народа с татаро-монгольскими поработителями. ‹…› Шли десятилетия. Москва с прежним упорством и настойчивостью собирала Русь. Русь бесспорно признала Москву центром народного объединения.
На посвященной 800-летию Москвы визуальной продукции (плакаты, витражи, украшение улиц) Москва изображалась в качестве защитницы страны, перечислялись главные связанные с ней победы (над татаро-монголами, поляками, французами и немцами) и повторялся мотив «древности» столицы и исторической преемственности: Москва была представлена в качестве стержня русской истории, собирателя русского государства и основы национальной идентичности.
Созданный Агитпропом нарратив рисовал картину «национально-освободительной борьбы русского народа» под руководством прогрессивных московских князей, не указывая, разумеется, того, что именно от Орды те получали ярлык на княжение, что Москва процветала именно потому, что стала оплотом Орды или что «Русь бесспорно признала Москву центром» не без помощи Орды. Агитпроп ЦК продолжал начатое еще екатерининскими историографами переписывание истории, чтобы затушевать тот факт, что Московское государство, из которого впоследствии выросли и Российская империя, и Советский Союз, было наследником отнюдь не Киевской Руси, но Золотой Орды.
Все, что могло даже косвенно умалить роль Москвы как символа русской государственности в прошлом, микшировалось. Так, согласно Агитпропу,
в годы польско-шведской интервенции в начале 17-го века Москва являлась национальной святыней, вокруг которой объединились все силы народа в борьбе за честь и независимость нашей Родины.
Поэтому непонятно, почему «святыня» потеряла свой столичный статус при прогрессивном Петре. Факт переноса Петром столицы, поскольку его нельзя проигнорировать, лишь упоминается. Причем делается это гротескно неуклюже:
Когда Петр I перенес царскую резиденцию в новую столицу государства – Петербург, Москва отнюдь не утратила своего значения в качестве крупнейшего экономического, политического и культурного центра страны. Москва сохраняет свое значение как центр русской национальной культуры.
Нарочитая обтекаемость формулировок должна скрыть нелепость подобных утверждений, противоречивших общеизвестному: не только «царская резиденция», но политический и культурный центр на протяжении двух бесспорно наиболее плодотворных веков русской истории находился именно в Петербурге, тогда как Москва интенсивно превращалась в купеческую провинцию. Но именно сталинская Москва стала «символом России».
Обильная поэтическая продукция 1947 года, посвященная 800-летию города, нещадно эксплуатировала этот троп: метонимическая замена страны Москвой стала расхожим поэтическим штампом. В стихотворении «Москва – Россия» Николая Асеева Москва даже первична:
Россия с Москвы начиналась,
Как клекот лебяжий – с птенца.
Москвой от врагов защищалась,
Москвой красовалась с лица…
В стихотворении Твардовского «Москва» речь шла о том, что защита страны на протяжении всей войны была, по сути, защитой Москвы. И даже в самом конце войны, когда фронт уже «катился на запад», подступив к Берлину, в «громыхающих сталью войсках», в их «несметной силе» поэт видел прежде всего защитников Москвы, а в памяти о войне – память о Москве:
Это имя столицы,
Как завет, повторим.
Расступились границы,
Рубежи перед ним…Стой, красуйся в зарницах
И огнях торжества,
Мать родная, столица,
Крепость мира – Москва!
Однако и сама Москва, подобно матрешке, является целым для одной своей части – Кремля. В другом стихотворении Твардовского
Незримым заревом горят
На каждом выступе старинном
И Сталинград, и Ленинград,
И знамя наше над Берлином.
В стихотворении Василия Лебедева-Кумача «Москва» советская столица не похожа ни на один город мира, какой бы славной судьбы он ни имел, каким бы древним ни был:
Все города, как люди и народы,
Свою судьбу имеют на земле.
Но Честь и Правда, Совесть и Свобода
Живут в Москве, в ее седом Кремле! ‹…›
И все, что есть на свете дорогого,
Вошло в два слова: Сталин и Москва.
Подобная выделенность Москвы соответствовала стратегии политического дискурса. В своем «Приветствии Москве» Сталин говорил:
Заслуга Москвы состоит, прежде всего, в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительством, с единым руководством. Ни одна страна в мире не может рассчитывать на сохранение своей независимости, на серьезный хозяйственный и культурный рост, если она не сумела освободиться от феодальной раздробленности и от княжеских неурядиц. Только страна, объединенная в единое централизованное государство, может рассчитывать на возможность серьезного культурно-хозяйственного роста, на возможность утверждения своей независимости. Историческая заслуга Москвы состоит в том, что она была и остается основой и инициатором создания централизованного государства на Руси.
Москва как центр сталинского мира и реальная история Москвы настолько разнятся, что для усвоения сталинского «московского текста» требуется отказ от рационального исторически верифицируемого нарратива и сильная доза иррациональной поэтической анестезии. Послевоенная поэзия, посвященная Москве, была полна экстатики и мистики, судьба Москвы в ней поистине «сказочна».
Пространственная мифология является ключевой для русской национальной идентичности: будучи относительно молодой страной, Россия, прежде всего, известна как самое большое в мире государство. Его необъятные размеры компенсируют коллективное ощущение «исторического отставания». Соответственно, мифология пространства в России требует постоянной историзации, поскольку только история может легитимировать эти нуждающиеся в постоянном обосновании и укоренении размеры. История служит здесь пространству – не наоборот. С одной стороны, просторы страны требуют постоянного воспроизводства историзирующего нарратива, спрос на который необычайно вырос после войны, во время небывалого по масштабам имперского строительства и роста государственного национализма. С другой стороны, в этом всегда есть опасность перепроизводства: Россия производит куда больше истории, чем в состоянии ее потребить.
И все равно, по сравнению с историями Запада и Востока, русской истории мало. Если для Запада характерна дифференциация пространства, то для России – единство и тотальность пространственной мифологии. Мифология пространства является в России основой не столько национально-культурной идентичности, сколько государственного, и потому неизбежно территориально-политического (или столь популярного в России геополитического) воображаемого, в котором пространство преображается в важнейшую субстанцию власти. Национально-государственная мифология и рождалась в России как пространственно-географическая – причем одновременно с новой русской литературой. Не удивительно, что она приобретала формы национально-исторического нарратива. Производство этого нарратива в России в силу самих особенностей «производственного процесса», идеологического спроса и предложения всегда находится на грани вызванного перепроизводством обвала. Русской истории настолько же недостаточно для обоснования пространства России, как ее населения недостаточно для его обживания. Острота переживания этой недостаточности ведет к экзальтированному национализму и гипертрофии национально-исторического фантазирования.
В то время как петербургский миф складывался на протяжении трех столетий, государственный миф Москвы был произведен буквально в течение полутора десятилетий – с середины 1930‐х до конца 1940‐х, достигнув апогея ко времени широкого государственного празднования 800-летия Москвы.
Именно на протяжении этих пятнадцати лет и работала Наталья Кончаловская над главной книгой своей жизни – поэмой «Наша древняя столица», которая впервые опубликована в 1948 году по случаю празднования 800-летия Москвы. По интенсивности и экзальтированности московский миф намного превзошел петербургскую мифологию, которая была выработана и представлена преимущественно в «высокой» культуре.
Давай займемся стариной!
Представь себе, читатель мой,
Что там, где столько крыш вдали,
Огромный лес стоял когда-то,
‹…›
Полянки вместо площадей,
А вместо улиц – перелоги,
И стаи диких лебедей,
И рев медведицы в берлоге…
Перед нами почти мифическое время отсутствия Москвы, время девственной дикости, хотя здесь уже селились люди: «славянский люд» здесь проживал «с десятого, быть может, века». В эти поистине баснословные времена начинают появляться москвичи. Они и есть «русский наш народ». Советский исторический нарратив весь направлен на «связь времен»: населявшие безграничные территории славянские племена, занимавшиеся, конечно, не только «мирным трудом», но и набегами на соседей (в свою очередь, промышлявших аналогичным разбоем), объявляются современниками сегодняшних «москвичей».
Поскольку главный поэтический троп этой квазиистории – метонимия (Москва здесь равна Руси, а история Москвы – истории России), Кончаловской постоянно приходится объяснять, почему рассказ об истории Москвы всякий раз сбивается на рассказ об истории государства в целом:
Быть может здесь не все страницы
Тебе, Москва, посвящены,
Но всё, что на Руси творится,
Всегда касается столицы,
Как сердца всей большой страны.
Кто же является субъектом истории у Кончаловской? Согласно марксистской схеме в ее советской интерпретации, разумеется, «народ». Здесь стоит остановиться на «творческой истории» поэмы. Известно, что хотя писалась она в течение пятнадцати лет, и после первой публикации в 1948 году текст ее многократно переписывался. Как утверждалось в издании 1972 года, происходило это оттого, что якобы «в каждое новое издание вносились исправления и дополнения, поскольку ежегодно археологи открывали новые подробности, связанные с историей нашей Родины. Так, идя вперед, историческая наука как бы возвращается назад, в глубину веков. Вот почему это издание книги „Наша древняя столица“ значительно отличается от первого. Текст книги переработан, обновлен и расширен».
Однако, взяв в руки издания поэмы 1948 и 1972 годов, поймем: археологи неповинны в том, что поэтессе приходилось переписывать свое произведение. Когда Кончаловская начала писать поэму в начале 1930‐х годов, господствующей исторической доктриной в СССР была еще классовая концепция Покровского. В середине 1930‐х она была заменена националистической, которая все усиливалась, становясь с годами все более ксенофобской и достигнув апогея во время войны. В конце 1940‐х годов официальная историософская концепция фактически вернулась едва ли не к Дмитрию Иловайскому, автору дореволюционных учебников русской истории, для которого «движущими силами» истории были монархи и борьба придворных партий. В позднесталинский период историческая концепция стала откровенно имперской, почти забыв о своих классово-интернационалистских истоках.
Совместить все перемены официально поощряемых версий истории в едином тексте Кончаловской, конечно, не удалось (да и никому бы не удалось!). Так что, несмотря на откровенный национализм, нарратив поэмы колеблется между разными идеологическими доктринами, что придает ему некоторую динамику. Надо ли говорить о том, что после смерти Сталина переписывать пришлось уже буквально, не только убирая из текста какие бы то ни было напоминания о «культе личности», но и переделывая целые куски, например об Иване Грозном и опричнине? Словом, текст оказался «переработан, обновлен и расширен», а непоименованные «археологи» все продолжали «открывать новые подробности, связанные с историей нашей Родины».
Хотя фантазии сталинской историографии покрыты в поэме Кончаловской густыми румянами «исторически правдивого реалистического показа прошлого», она демонстрирует полную свободу «исторических ассоциаций», превращая сталинский исторический нарратив в настоящий раешный театр:
Москвичи любили драться:
„Ну-ка! Кто смелее, братцы?
Выходи-ка, силачи!“
Не на зло, не на расправу
На потеху, на забаву
Бились предки-москвичи…И закричали тогда москвичи:
„Долго ль нас будут душить палачи!“
Тысяч пять-шесть горожан-москвичей
Там полегло от руки палачейНаши предки-москвичи
Обжигали кирпичи…
и т.д. Такие вот стихи: москвичи-кирпичи-калачи-силачи-палачи… Словом, «на Руси народ поет, / Проливая кровь и пот».
Чаще, однако, приступы «национальной гордости великороссов» проявляются в народной ярости и бунтах:
Поднял обманутый русский народ
Знамя бунтарское, вечно живое,
Над непокорной своей головою.
Подобные рассказы о «гордости» указывают на своеобразную историческую шизофрению советского национально-классового нарратива: он повествовал, в сущности, о гордости рабов, то есть о двух противоположных, на первый взгляд, сюжетах: о бездарном и жестоком российском государстве, в течение тысячи лет обездоливавшем своих подданных, и о борьбе этих подданных за… это государство, гордящихся своими жертвами во имя его «славы». Таков результат соединения национальной и классовой парадигм.
Из окончательно сложившегося после войны сталинского исторического нарратива вытекает в поэме Кончаловской география Москвы как абсолютной столицы. «Столичность» Москвы воплощена в магической силе притяжения: вся страна, а далее – и весь мир (в лице «всего прогрессивного человечества») как будто вращаются вокруг нее. Так что кольцевая система города, топография власти определяется структурными принципами организации «русского пространства» в целом.
И гремят в ночи слова:
Славен, славен град Москва!
Славен город наших дедов,
В жизни многое изведав,
Сколько войн и сколько бед,
Сколько радостных побед!
И над всеми временами
Древний Кремль, хранимый нами,
Нас хранит из года в год –
Наша гордость и оплот!
Москва превращается не только в предмет «гордости», но и утверждается в своей абсолютной универсальности. В своей «всеохватности» Москва включает в себя весь мир. Кремлю как символическому центру Москвы (=страны =мира) и источнику власти посвящено в поэме Кончаловской немало «лирических отступлений» – патетических и для 1948 года весьма актуальных:
Ну-ка снимем шапки, братцы,
Да поклонимся Кремлю.
Это он помог собраться
Городам в одну семью.
Это он нам всем на славу
Создал русскую державу.
И стоит она века
Нерушима и крепка.В наше время, в наши годы
Против злобных вражьих сил
Все советские народы
Русский Кремль объединил.
Говорит он новым людям:
„Вечно в дружбе жить мы будем!“
Умный, сильный наш народ
Далеко глядит вперед.
А преданья старины
Забывать мы не должны.
В поэме множество рассказов о бесконечных пожарах и последующем чудесном возрождении Москвы. Пожары подобны кинематографическому затемнению, после которого перед читателем предстает новая картина под рефрен:
Жив народ, и Русь жива,
И опять растет Москва.
Несомненно, создание московской мифологии стало одним из самых успешных идеологических проектов сталинизма. Рождение русской литературы было результатом европеизации России. Соответственно, центром русской литературной культуры был Петербург, породивший разветвленный «петербургский текст». Московского текста как такового к началу ХX века не существовало. Однако к концу 1940‐х годов современникам казалось, что «московский текст» существовал всегда. Мифология Москвы была важной частью создававшейся топографии власти. Созданный в течение очень короткого периода целенаправленными усилиями журналистов, поэтов, фольклористов, художников, кинорежиссеров, подкрепленный несколькими все время повторяющимися цитатами из Пушкина и Лермонтова и без конца воспроизводящимися на плакатах и в популярных кинофильмах видами столицы, образ Москвы как священного центра страны и мира стал восприниматься как едва ли не извечный.
______________________________________________________
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт — https://t.me/regionexpert
Поддержите независимый регионалистский портал — www.paypal.me /regionexpert
Crypto — 199mm5dMHKPRHPNUBJoixTnKWzgK9VFuAS
