Фото: Юрий Шевчук в роли крестьянского атамана в фильме о Тамбовском восстании «Жила-была одна баба» (2011).
«Народ не тот!» – ставшая интернет-мемом фраза российской либеральной оппозиции. Инертен, покорен властям, верен «скрепам» и чужд прогрессивным европейским ценностям типичный россиянин. Права человека и честные выборы считают приоритетными лишь 5% (по данным на 2012 год) населения страны. Ну а пресловутые 86% — вообще «совки» и «тупая вата». Глубинный народ, опора «кровавого режима». Что ж – подобная ситуация не уникальный случай в отечественной истории.
На рубеже XIX-XX веков крестьяне в Российской империи составляли около 80% населения. Инертная масса «глубинного народа» уповала на царя-батюшку и была страшно далека от передовых политических идей того времени – марксизма и либерализма. Наиболее современная для рубежа веков социальная группа – промышленный пролетариат – составляла всего 5%. И либеральные земцы-конституционалисты, и марксисты из РСДРП связывали свои надежды на радикальные перемены с процессами модернизации и развития промышленного капитализма. Бескрайний океан русского крестьянства казался им дремучей архаикой, обреченным на исчезновение в Прекрасной России Будущего. Но грянул 1905 год – и идеальные схемы западной политэкономии и социологии оказались неприменимы полностью к «глубинному народу». Народ был явно не тот – и европейские передовые теории в его отношении не сработали.
Глубинный народ под откровенно архаичным средневековым лозунгом «Земля – Божья!» развернул масштабную крестьянскую войну против «злых кровопийных помещиков». На охваченной огнем первой русской революции территории возникали крестьянские республики. Никакого разделения властей на европейский лад в них не было – вся полнота власти принадлежала сельскому сходу. Политические требования (в современном для нас понимании) у крестьянского движения отсутствовали. «Не тот народ» совершенно не волновали темы Конституции, многопартийности и честных выборов. Требование созыва Учредительного Собрания было скорее редким исключением (как в Московской губернии), чем основной линией. Передел помещичьей и монастырской земли, упразднение контроля за сельской общиной со стороны земских начальников – вот что было общей программой русской Жакерии. Земля и воля вместо либертэ-эгалитэ-фратернитэ. Крестьянство не имело к 1905 году своей политической организации в виде партий – эсеры на тот момент были объединением разночинной интеллигенции на базе народнических идей. Функции политические выполняла организация социальная – сложившаяся тысячу лет назад соседская община-мiръ. Да и возникшие крестьянские республики сложно считать даже протогосударственными образованиями – это была прямая демократия сельского схода. Идеал скорее анархический, чем либеральный.
Этот крестьянский анархизм очень верно подметил философ Николай Бердяев:
…русские не любят государства и не склонны считать его своим, они или бунтуют против государства, или покорно несут его гнет (…) У народа анархического по основной своей устремленности было государство с чудовищно развитой и всевластной бюрократией, окружавшей самодержавного царя и отделявшей его от народа. Характерно, что в России никогда не было либеральной идеологии, которая бы вдохновляла и имела значение. Деятели 1860-х годов, которые производили реформы, могут быть названы либералами, но это не было связано с определенной идеологией, с целым миросозерцанием. Русский пафос свободы был скорее связан с принципиальным анархизмом, чем с либерализмом.
Из политических деятелей эпохи первой русской революции бушующую стихию крестьянского анархизма поняли лишь два человека – Петр Столыпин справа и Владимир Ульянов слева. Первый попытался ликвидировать в ходе аграрной реформы социальную матрицу взбунтовавшегося глубинного народа – крестьянскую общину. Второй, с точки зрения западного марксизма, впал в откровенную ересь народничества, сперва заимствовав у эсеров и анархистов идею «трудового народа», а потом и лозунг «власти Советов».
Об анархизм глубинного народа сломало себе шею Белое движение – сибирское крестьянство за год сожрало «верховного правителя», а по деникинским тылам на махновских тачанках неслась волна взбунтовавшихся низов, не желавших возврата в «единую и неделимую» с ее старыми порядками. Большевиков вполне могла в 1921 году настигнуть та же участь – глубинный народ бунтовал против продразверстки и требовал «Советов без коммунистов» не только по аграрным губерниям, но и на оплоте диктатуры пролетариата – Балтийском флоте. Ленин, наученный горьким опытом «белых», отважился на перемирие с крестьянством, перейдя от военного коммунизма и пролетарской мировой революции к НЭПу.
Крестьянскую стихию, оказавшейся преградой на пути установления большевицкого тоталитаризма, сломали лишь в ходе коллективизации. Горизонтальные связи между крестьянскими общинами архаичного аграрного коммунизма заменили партийно-государственной вертикалью коммунизма «научного». Подобно жеребенку у Есенина паровоз индустриализации обогнать не удалось, и «живых коней заменила железная конница». Анархический Китеж глубинного народа ушел под свинцовые воды тоталитарной индустриализации. Оставалась лишь память о том Китеже в деревенской прозе позднесоветских времен – подобно Калязинской колокольне, одиноко возвышающейся над водами уже городского индустриального общества. Но «деревенщики», как отмечалось ранее, не стали идеологами нового почвенничества. Вновь открытые в годы Перестройки экономические идеи Чаянова оказались не нужными победившим «демократам» Ельцина и Гайдара.
Считать ли это окончательным завершением отражения легенды о Китеже в российской социально-политической истории? Как сто лет тому назад писал Николай Клюев,
Уму – Инония, а сердцу – Китеж-град.
Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь.
Протестное движение в регионах странным образом воспроизводит многие элементы крестьянского анархизма прошлого века. Защита своей земли от посягательств имперских корпораций – ресурсодобывающих, строительных или «мусорных» – собирает куда больше активных участников, чем митинги «за честные выборы» или правозащитная деятельность. И что наиболее интересно – такое локальное протестное движение последние годы ярко проявляется в столичном регионе, в Москве и Московской области.
Проблемы собянинской «реновации», закатывающей в асфальт в угоду строительным корпорациям московские районы, проблемы переноса городской больницы в Новомосковский округ или строительства Юго-Восточной хорды в Москворечье-Сабурово куда ближе жителям московских окраин, чем отказ в допуске на выборы в МГД кандидатов от либеральной оппозиции. Сходы жителей по этим вопросам в бетонных коробках дворов – словно сельские сходы вековой давности в снесенных подмосковных деревнях, будто проступающий через темные воды крестьянско-анархический Китеж. Закатанный в асфальт спальных районов имперской столицы крестьянский корень проступает ростками через бетон и собянинскую плитку. Локальные протесты в столице – откровенно не имперские. Они пока еще и не анти-имперские – не направлены против имперского самодержавного государства, пока еще противники не имперское государство как таковое, а «злые кровопийные чиновники» и «злые кровопийные застройщики». Но требование самоуправления в решении вопросов градостроительства в своем потенциале именно антиимперское, регионалистское. Регионалистская московская оппозиция скорее сформируется из множества локальных протестных групп по социально-экологическим вопросам, чем вокруг очередного вождя очередной «Прекрасной России Будущего». Могильщиком имперской реинкарнации скорее станут 86% «глубинного народа», чем фейсбучная либеральная оппозиция завсегдатаев старбаксов и барбершопов, любителей самокатов и велосипедов из числа секты урбанистов.
И это – реальный шанс на то, что Москва из имперской столицы станет одним из российских регионов, Московской Республикой, одним из равноправных участников действительно федеративного, договорного государства. Вопрос, поймет ли происходящие в глубинном народе процессы столичный «креативный класс», или же так и будет твердить излюбленное «народ не тот!» – остается открытым. Так или иначе, но современный российский регионализм способен произрасти из архаичного крестьянского корня. Жители многих российских городов – горожане во втором (а то и в первом!) поколении – для защиты своей среды обитания интуитивно воспроизводят поведение дореволюционного крестьянства, а не западную модель партийного парламентаризма. И не будем забывать – в ходе революции 1917 года идею создания на постимперском пространстве федеративного государства, основанного на горизонтальных договорных отношениях, выдвинул не кто иной, как теоретик русского анархизма Петр Кропоткин.
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
Другие статьи автора:
- Новый договор или «либеральный» ГКЧП?
- Кавалеры ордена Батыя
- QRепостная перезагрузка
- Алексей Навальный как зеркало раскола
- Псевдофедерализм эпохи «второй волны»
- Эта Рязанщина закончилась, давайте следующую!
- «Американский миф» постсоветской России
- Гражданская война памяти
- Закат эпохи
- Уроки былых революций
- Новое народничество
- Чего на самом деле хочет «глубинный народ», или крушение сурковского мифа
- Сумерки империи
- Злосчастная метрополия
- Вакцина от империи
- Путешествие из Москвы в Россию
- Политэкономия пандемии
- Возвращение в реальность
- Стены рухнут
- Вирус Короны
- Большой Брат Коронавируса
- Движение вспять
- Русский анархизм против империи
- Врожденная несменяемость. Краткий анамнез кремлевских фобий
- Российский федерализм как его не было
