Кадр из фильма «Жила-была одна баба». Юрий Шевчук в роли атамана Тамбовского восстания
Долгая память хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу
Борис Гребенщиков
Бывшие союзные республики периодически сотрясают скандалы, вызванные попытками Кремля диктовать единственно верное понимание истории. Это уже стало периодическими «войнами памяти» на постсоветском пространстве. Ныне независимые государства создают собственные «институты памяти», Москва заявляет об «исторической преемственности» современной Российской Федерации с дореволюционным и советским периодами. И на этом фоне уходит из внимания собственная, внутренняя Гражданская война за историческую память общества. Процесс, немало повлиявший и во многом определивший характер общества и государства постсоветской России, незаслуженно отошел ныне на второй план.
Перестройка и рождение реваншизма
Советское и постсоветское общество на российских просторах прошло нелегкий путь от попыток преодоления собственного прошлого до реваншистских настроений. Фигура Сталина – ключевая в этих попытках – изменила в исторической памяти свою полярность с минуса на плюс.
Все началось на закате советской эпохи с политики гласности и реабилитации жертв политических репрессий. Андрей Сахаров, вернувшись из горьковской ссылки, писал:
О чем же я думаю, что жду от перестройки? Прежде всего – о гласности. Именно гласность должна создать в стране новый нравственный климат! Общепризнано, что в этой сфере мы шагнули дальше всего. Все меньше запретных тем, мы начинаем видеть свое общество таким, какое оно было в прошлом и есть в настоящем. Другая, не менее важная основа нравственного здоровья общества – социальная справедливость.
И если гласность еще продолжала свое существование после поражения Перестройки, то с началом радикальных экономических проблем с социальной справедливостью возникли проблемы. Ее попросту заменили на «рыночную эффективность», где Невидимая Рука Рынка предопределяла меньшинство к успеху, а большинство – к резкому падению уровня жизни. Строго по Бакунину, свобода без справедливости оказалась привилегией для меньшинства. Большинству же предлагалось встраиваться в рынок, выдавливать из себя «совка» и дружно каяться перед всем миром за преступления советского тоталитаризма.
Для советского общества, сформировавшегося в эпоху сталинизма (да и для раннего постсоветского общества, как продолжения советского по исторической инерции) вопрос десталинизации оказался непростым и весьма болезненным. И чем больше накапливалось социальных противоречий под громкие обличения культа личности и всего советского периода истории – тем благодатнее становилась почва для реваншистских настроений, закладывая неизбежный раскол вместо гражданского мира и консенсуса.
Позиция Нины Андреевой, выраженная в 1988 году, получила массовую стихийную поддержку «снизу» уже в постсоветский период. Политические права и свободы в условиях «рыночной эффективности» стремительно обесценивались, а социальная справедливость все теснее связывалась в общественном сознании с великодержавностью, идеей «сильной руки» и имперской мощью государства. Для олицетворения этого запроса наиболее подходящей и оказалась фигура Сталина, вне зависимости от его реальной политики и роли в истории. Как заметил «антисоветчик» национал-патриотического толка Игорь Шафаревич,
для большинства из 30 миллионов, голосующих за коммунистов или участвующих в коммунистических демонстрациях, это наиболее привычный для них способ выразить свою верность стране, народу, исторической традиции России и неприятие происходящего развала. Для них красный флаг совсем не символ мировой революции, а знамя, под которым их отцы или они сами воевали. Ленин для них символизирует не идею диктатуры пролетариата – а государство, в котором они прожили всю жизнь. Сталин – не коллективизацию, а выигранную войну.
Ну а соседствующие в ультралиберальной пропаганде 1990-х годов идеи разоблачения сталинского тоталитаризма и некого «русского генетического рабства» закономерно привели к формуле «антисоветчик – значит русофоб!» Историческому ревизионизму и теме всеобщего обязательного покаяния за собственное прошлое был противопоставлен неоимперский реваншизм «тысячелетней государственности» бесконечной череды триумфов над внешним врагом.
Разорванная страна
Постсоветская Россия являла собой наглядный образец «разорванной страны» в терминологии С. Хантингтона. Ультралибералы-западники во власти мечтали переделать общество на европейско-американский манер. Ультрапатриоты в оппозиции подняли знамя защиты «русской самобытности» и «особого исторического пути». Конец истории на российских просторах очень быстро перешел в столкновение цивилизаций. По мере углубления и расширения социально-экономического кризиса общественные настроения сменялись от ультралиберализма к ультрапатриотизму. Если на апрельском референдуме Ельцина и «западный выбор» поддержало около 40% от общего числа избирателей, то уже в декабре того же года новая «западническая» Конституция была принята уже третью голосов от списочного состава.
«Гражданская война памяти» в сочетании с социальным, экономическим и политическим кризисом осенью 1993 года выплеснулась на московские улицы уже «горячей» фазой. Острый ценностно-мировоззренческий конфликт между сторонниками Ельцина и Руцкого во многом объясняет абсурдный (на первый взгляд) штурм телецентра. «Останкино» было зримым воплощением ТВ начала 1990-х годов с его истерической пропагандой «общечеловеческих ценностей», историческим ревизионизмом, бесконечным покаянием и разоблачением.
Слышишь, диктор как картавит и с экрана Запад хвалит? Жаль, что Сталина тут нет – был хороший логопед!
— этот «красно-коричневый» фольклор замечательно иллюстрирует отношение националистическо-коммунистической оппозиции к ТВ. Радикальные сталинисты Анпилова откровенно называли телецентр «Империей Лжи», ну а националисты ввели в обиход такой неологизм, как «тель-авидение».
Силовая победа Кремля в локальной Гражданской войне осени девяносто третьего совершенно не означала идеологической победы в Гражданской войне памяти. Либералы-западники на первых думских выборах не получили большинства в новом парламенте, в совокупности набрав около трети голосов избирателей, пришедших тогда на избирательные участки. Первое место получила неоимперско-реваншистская ЛДПР В.Жириновского, третье место – реваншисты из КПРФ Г.Зюганова. Спустя два года, в декабре 1995 года, ультралибералы из «Демократического выбора России» Е.Гайдара уже не смогли преодолеть и пятипроцентного барьера.
Исторический ревизионизм и борьба с «тоталитарным прошлым» официальной пропаганды тем временем не прекращались, достигнув своего пика на президентских выборах 1996 года, когда потребовалось оставить в Кремле Ельцина еще на четыре года со стартовыми тремя процентами поддержки. Единственный в современной истории второй тур голосования – наглядная иллюстрация России середины девяностых как «разорванной страны».
Нельзя сказать, что Кремль не осознавал случившегося раскола в исторической памяти или не стремился к его если не преодолению, то смягчению возникшего конфликта. Но в условиях массовых невыплат пенсий и зарплат объявление 7 ноября «Днем согласия и примирения» воспринималось как циничное издевательство властей. А потом случился дефолт августа 1998 года, погребя под рухнувшим курсом рубля ультралиберальное западничество. В сентября того года в холле колледжа, где я учился, стенд «Россия возрождается» об успехах приватизации и прочих рыночных реформ без лишнего шума заменили стендом «Наши преподаватели»…
На Втором съезде Народно-патриотического Союза России товарищ Зюганов объявил:
Наш народ во всей своей соборной полноте отверг либеральные химеры. Не признал мировоззрение, которое насилием и ложью пытались навязать ему «чикагские мальчики» и русскоязычные банкиры. (…) И никто – будь то Чингисхан или Мамай, Наполеон или Гитлер, аналитики ЦРУ или чикагские выкормыши – не в силах перекроить русскую историю по чужому образцу, сделать Москву – Нью-Йорком, а Волгу – притоком Миссисипи.
Сопровождавшаяся рефлексией исторического прошлого цивилизационная переориентация постсоветской России 1990-х провалилась. Для того, чтобы «разорванная страна» смогла осуществить смену цивилизационной идентичности, по Хантингтону необходимо как минимум три условия: 1)Политическая и экономическая элита должны с энтузиазмом воспринимать и поддерживать данное стремление 2)Общество должно, по крайней мере, молча соглашаться с переопределением идентичности 3)Преобладающие элементы в принимающей цивилизации должны хотя бы желать принять новообращаемого. И со всеми тремя условиями в девяностые годы прошлого века, надо сказать, было проблематично.
И вот на этом фоне непрекращающейся Гражданской войны памяти и попыткой изменения цивилизационной идентичности 31 декабря 1999 года в Кремль пришел премьер-министр и исполняющий обязанности Президента, экс-глава ФСБ Владимир Путин.
«Единая Россия» и преодоление по-путински
Перед Путиным в начале нулевых стояла не только задача стабилизации политической системы своего предшественника, но и решение чреватой постоянными конфликтами проблемы «разорванной страны». Тема восстановления некоего общественного и ментального единства проходит красной линией через последние двадцать лет. «Единая Россия» — не только про территориальную целостность, но и про целостность ментальную. Механическое соединение сталинского гимна с дореволюционным триколором и двуглавым орлом сопровождалось борьбой со всем, что как-то угрожало иллюзии единства. Антиэкстремистское законодательство, принятое с подачи ультралибералов-западников из «Яблока» и СПС – часть этой государственной политики. И, будучи в общем-то творческими импотентами, хозяева Кремля могли заниматься лишь созданием симулякров целостности и откровенным плагиатом идей антиельцинской оппозиции в сочетании с репрессивно-карательными мерами в отношении «экстремистов».
За плечами у нас – тысячелетняя история с ее богатейшим опытом. Под ногами – родная земля. Перед глазами – вдохновляющий пример наших великих предков. Александр Невский и Дмитрий Донской, Козьма Минин и Дмитрий Пожарский, Петр Великий и Александр Суворов, Михаил Кутузов и Александр Горчаков, Иосиф Сталин и Георгий Жуков, Игорь Курчатов и Сергей Королев – вот наши предшественники на этом славном пути. Мы непременно докажем всему миру, что патриоты России являются законными историческими наследниками героев Куликова поля и Бородина, «Варяга» и Севастополя,
— это слова не из выступления Путина или Мединского, как можно предположить, а из Манифеста зюгановского НПСР 1998 года. В перечисленный перечень «великих предков» в последующие годы добавлялись то Столыпин, то Иван Грозный (в Орле), то маршал Маннергейм (в Санкт-Петербурге), то Колчак (в Омске). Абсурдный ельцинский «День согласия и примирения» был заменен Днем народного единства, День государственного флага лишен упоминаний о событиях 1991 года, День России – контекста Декларации о государственном суверенитете 1990 года. Нельзя сказать, что тема ХХ века не поднималась – достаточно вспомнить такие официозные мероприятия, как перезахоронение Деникина или объединение Зарубежной Церкви с РПЦ МП. Странные идеологические мероприятия Кремля на фоне относительного роста уровня жизни нулевых если и не находили у общества горячей поддержки, то хотя бы и не вызывали массового отторжения. Россиянам предлагалось гордиться чередой «дней воинской славы» и имперской мощью дореволюционной России и СССР одновременно.
Социальная составляющая советской эпохи для Кремля оставалась чуждой и непонятной, силовая составляющая царского и советского периодов – идейно близкой и привлекательной. На излете нулевых «Именем России» был назначен Александр Невский (Сталин в этой роли был все же фигурой для власти тогда не столь удобной) – хоть и жил князь в тринадцатом веке, когда никакой России еще и не было. Предложенные «духовные скрепы» для исторической памяти и ментальной целостности оказывались во многом чисто декоративными, но в условиях «стабильности» и это работало. Конечной точкой имитации единения стали поправки в Конституцию про историческую преемственность и подвиг предков – принятые по факту все той же третью россиян, что и сам Основной Закон 1993 года.
Перевернутая страница
В девяностые и нулевые одним из ключевых мифов исторического сознания общества был миф о возвращении в некую «потерянную Россию» — то ли дореволюционную, то ли в советскую. Как писал в 2007 году уральский историк и философ Андрей Коряковцев,
мы же свою Родину постоянно теряем – не потому ли, что подобно древним иудеям, мним себя изгнанниками и пытаемся на Родину вернуться вместо того, чтобы стать ее творцами? Ведь на Родину возвращается тот, кто ее так и не обрел. Миф о возвращении – один из самых главных в современном общественном сознании и в официальной пропаганде. Он жестко определяет осмысление социальной реальности, втискивая ее в прокрустово ложе понятийных сеток, порожденных минувшими эпохами.
К излету 2010-х годов споры о ХХ веке, некогда будоражившие постсоветское общество, стали попросту неинтересными. Консенсуса в рефлексии исторического прошлого толком не сложилось – но появилось некое общественное согласие о ненужности продолжавшейся три десятилетия войны памяти. Оставались лишь поляризованные маргинальные группы «охранителей» и «ревизионистов» на общем фоне равнодушного большинства. Это в середине десятых верно подметил либерал-западник Борис Акунин:
В России живут бок о бок два отдельных, нисколько не похожих народа, и народы эти с давних пор люто враждуют между собой. Есть Мы и есть Они. У Нас своим герои: Чехов, Мандельштам, Пастернак, Сахаров. У Них – свои: Иван Грозный, Сталин, Дзержинский, теперь вот Путин. Друг друга представители двух наций распознают с первого взгляда и в ту же секунду испытывают приступ острой неприязни… Помимо Нас и Них есть просто люди, которые составляют большинство населения – и Мы с Ними постоянно пытаемся перетянуть это нирыбанимясо на свою сторону, приобщить к своим ценностям.
Идейное противостояние двух идейно стойких сект в итоге оказалось «нирыбанимясу» неинтересным. Гражданская война памяти тихо и незаметно подошла к своему завершению как в анекдоте про Чапаева, когда пришел лесник и выгнал из леса и красных, и белых.
Длительная интоксикация прошлым в итоге вызвала его массовое отторжение. Ток-шоу «Суд истории» прекратило свое существование по причине отсутствие на подобные передачи массового спроса. Про данное шоу в 2010 году в своей статье «Отравление прошлым» писатель-футурист неоимперского толка Максим Калашников говорил:
Разделившись на смертельно ненавидящие друг друга лагеря, русские, словно сойдя с ума, продолжают снова и снова переживать 1917 год, тридцатые, сороковые etc годы. В миллионный раз пережевывают историю репрессий, Гражданской войны, Великой Отечественной. Ворошат кости в могилах. Завывают на захоронениях. (…) Нет прошлому – оно нас разобщает и удушает. Отныне нужно говорить о настоящем и будущем. Это сможет нас сплотить. Нужно бороться за себя в текущей реальности. С ныне живущим смертельным (и общим!) врагом, а не с давно умершими фигурами. Ибо назад пути нет – там все рухнуло.
Постсоветское российское общество за последнее десятилетие, похоже, последовало этой идее. ХХ век с его репрессиями и революциями россиянам ХХI столетия более не интересен. Эпоха «Большого террора» 1930-х в подавляющей массе столь же волнует умы, как опричнина или крепостное право. «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына пылится на дальней полке исторической памяти ныне рядом с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева и перепиской Ивана Грозного с Андреем Курбским.
Каазалось бы, сложилась ситуация, когда пора наконец оставить историю историкам. Но акунинские «Мы и Они» продолжают свою бессмысленную борьбу. Серьезная проблема в том, что маргиналы-охранители имеют в своих руках ресурсы государственного управления, чтобы навязывать стране свою единственно верную точку зрения. Власть до сих пор не поняла произошедших в обществе изменений. Приговор карельскому историку Юрию Дмитриеву – наглядный пример. Вполне академический для историков вопрос о том, кто же кого и когда именно расстреливал в урочище Сандармох, оказался переведенным в политическую плоскость. Ультраохранители господина Мединского не придумало ничего лучше, как уничтожить оппонента из «Мемориала» через обвинения в педофилии и сфабрикованное уголовное дело. Кремлевские идеологи все еще остаются в эпохе девяностых и нулевых – впрочем, как и ультралибералы, требующие введения уголовной ответственности за «оправдание сталинизма».
Большое общество федерализма
Историческая память о ХХ веке, лишившись массового интереса, при всем этом никуда не исчезла, а переместилась с общенационального уровня на уровни семейный, локальный и региональный. День памяти жертв политический репрессий, который вполне мог стать в девяностые днем общенациональной скорби, стал значимым для потомков жертв репрессированных. Страшный и противоречивый минувший век с его трагедиями и триумфами сегодня лишился былой масштабности и становится человеческим воспоминанием в кругу семьи или среди односельчан. На моей родной Рязанщине в пяти километрах друг от друга стоят два памятника без каких-либо табличек: красноармейцам и чекистам, подавлявшим осенью 1918 года «белогвардейский контрреволюционный эсеро-кулацкий мятеж» и участникам того крестьянского Осеннего похода на уездный Спасск.
Перестроечный проект формирования новой советской идентичности в рамках Большого Общества через преодоление исторического прошлого потерпел поражение. Проект девяностых по созданию постсоветской идентичности через преодоление постигла та же участь. Путинский симулякр из гибрида «исторической преемственности» дореволюционной символики со сталинским гимном оказался интересен преимущественно Кремлю и профессиональной либеральной оппозиции. Региональная и локальная историческая память, ныне способная стать фундаментом новой идентичности, не интересна ли «охранителям», ни «ревизионистам». Общество в целом пришло к ответу Пушкина Чаадаеву:
ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.
Гражданская война памяти последний тридцати лет – явление для России отнюдь не уникальное. Ожесточенные споры о прошлом возникали и ранее, когда существующая государственная система входила в состояние застоя с последующим кризисом. Так было во второй четверти девятнадцатого столетия, когда созданная Петром Великим империя не отвечала вызовам современности и ближайшего будущего – речь, конечно, о споре вокруг «Философических писем» Чаадаева и последующих спорах между западниками и славянофилами. Спор вокруг ХХ века возник в тот момент, когда советская система погружалась в болото «застоя» и через Перестройку пыталась выбраться из этого исторического тупика. Стагнация и кризис системы неизбежно вызывают конфликт вокруг истории ее становления. С уверенностью можно сказать, что кризис постсоветской путинской России приведет к ожесточенным спорам о событиях последних трех десятилетий, к спорам о Перестройке и девяностых с нулевыми. К периоду не столь отдаленного прошлого, которое остается неосмысленным в общенациональном масштабе.
Историческая память об этом периоде ныне слишком разная. И, как и память о ХХ века, сконцентрирована на семейном, локальном и региональном уровнях. «Революции сверху» вряд ли придется ждать в условиях отсутствия общенационального уровня. Предстоит сложная работа поиска гражданского мира и согласия вокруг противоречивого восприятия заката советской эпохи и становления постсоветской России. Работа, к которой имперские охранители и либеральные ревизионисты вряд ли готовы. Регионалистскому, федералистскому движению в этих непростых условиях предстоит высечь «из глыбы отчаяния камень надежды», как говорил Мартин Лютер Кинг в своей знаменитой речи, превратить «бренчание разногласий Родины нашей в прекрасную симфонию братства», чтобы Большое Общество как сумма малых региональных и локальных сообществ наконец-то смогло оставить прошлое истории и историкам ради общего Будущего. И пока либералы и охранители готовятся к прошедшей Гражданской войне памяти, эта задача для федералистов и регионалистов куда важнее и перспективнее, чем поиск «родины нашего страха» на берегах Колымы или расчесывание «метастаз совка».
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
Другие статьи автора:
- Новый договор или «либеральный» ГКЧП?
- Кавалеры ордена Батыя
- QRепостная перезагрузка
- Алексей Навальный как зеркало раскола
- Псевдофедерализм эпохи «второй волны»
- Эта Рязанщина закончилась, давайте следующую!
- «Американский миф» постсоветской России
- Закат эпохи
- Уроки былых революций
- Новое народничество
- Чего на самом деле хочет «глубинный народ», или крушение сурковского мифа
- Сумерки империи
- Злосчастная метрополия
- Вакцина от империи
- Путешествие из Москвы в Россию
- Политэкономия пандемии
- Возвращение в реальность
- Стены рухнут
- Вирус Короны
- Большой Брат Коронавируса
- Движение вспять
- Русский анархизм против империи
- Китеж-град глубинного народа
- Врожденная несменяемость. Краткий анамнез кремлевских фобий
- Российский федерализм как его не было
