От редакции Регион.Эксперт. Приводим сокращенный фрагмент из академической работы автора «Василий Аксенов, «Остров Крым» и «русский мир»: гибридность как упущенный шанс русского западничества». Хотя, для исторической точности, следует заметить, что выражение «Остров Крым» придумал не Аксенов, а первый президент независимого Крыма Номан Челебиджихан (1917), мечтавший «основать на прекрасном острове Крым настоящую цивилизованную Швейцарию».
Вечная, потрясающе красивая земля, где пересекалось множество путей, которую завоевывали, осваивали и населяли множества народов и на которой к началу двадцатого столетия сложилось уникальное крымское сообщество – и греки, и украинцы, и русские, и татары, и турки, и евреи, и болгары… Вот эту полиэтничность надо было учитывать и сохранять – но где там…
Василий Аксенов, 2004
В 1979 г., еще до своего отъезда из СССР в США, Василий Аксенов написал роман «Остров Крым», который до последнего времени невозможно было понять изнутри российской культурной ситуации – слишком отвлекала внешняя канва произведения. Сначала, в 1980-х гг., роман воспринимался как утопия, а точнее, приключенческая фантастика – вроде аксеновского пионерского боевика 1969 г. «Мой дедушка памятник», только для взрослых. Советских читателей поражала возможность помыслить несоветскую российскую современность: автомобиль Руссо-Балт как конкурент кадиллаков, кадетскую партию в современном парламенте, банковские карточки «Симфибанка» и пр. В 1990-х, по мере возникновения реальной несоветской России, роман стал восприниматься как антиутопия, как теряющая актуальность критика советского режима. А потом про него практически забыли: интернет-магазины и интернет-библиотеки зачислили «Остров Крым» в категорию буйно расцветшей «альтернативной истории», по сравнению с новейшими образцами которой книга Аксенова выглядела едва ли не осколком соцреализма.
Последовавшая в марте 2014 г. аннексия украинской АР Крым со стороны РФ вызвала новый всплеск интереса к роману Василия Аксенова. Но и всамделишная оккупация Крыма московским режимом, и даже назначение главой марионеточного правительства однофамильца Василия Аксенова не помогают объяснить смысл книги: для чего с такой любовью и выдумкой автор создавал воображаемый мир российской современности (Остров Крым), чтобы затем, силою авторского произвола, принести его в жертву анахроническому Советскому Союзу? Важно подчеркнуть, что никакой глубинной системной логики в поглощении романного Крыма не обнаруживается, несмотря на довольно вялые и непоследовательные попытки автора убедить нас в обратном.
Сюжет книги, напомним, исходит из допущения, что, в результате случайного стечения обстоятельств, наступление Красной армии на врангелевский Крым в 1920 г. закончилось неудачей и стоило красным слишком больших потерь. Уже начавшаяся было эвакуация белых была остановлена, правительство барона Врангеля полуостров Крым укрепило и, играя на международных противоречиях, превратило в «Остров Крым» (ОК) – нечто вроде Тайваня Чан Кайши по отношению к КНР. В 1930 г. у «Барона» (П. Н. Врангеля) вырвали демократию, так что ко времени описываемых событий (условная современность) на острове действовали 39 одних только парламентских партий.
Советское руководство вовсе не стремится к завоеванию ОК, понимая, очевидно, что «переваривание» крымских людей и капиталистической экономики чревато непредсказуемыми последствиями для советского режима. И только владелец популярной газеты «Крымский Курьер» и горстка его близких друзей охвачены мессианско-жертвенной «идеей общей судьбы» с метрополией. Лишь их усилиями удается мобилизовать поддержку проекта присоединения к СССР среди населения ОК, а также спровоцировать часть советского руководства на решительные действия. В результате остров оккупирует Советская армия, чьи действия недвусмысленно предвещают крах проекта современной свободной России – и всё по воле автора романа, который щедро наделяет своего главного героя (редактора «Крымского Курьера» Андрея Лучникова) почти безграничным влиянием.
Сломавшееся будущее
Прочитать адекватно «Остров Крым» стало возможным только сегодня, когда он совершенно утратил экзотичность не только антуража (супермаркеты и суперкары в России), но и сюжета (после оккупации Крыма). Перестав обращать внимание на эффектные, но внешние обстоятельства, мы можем четче разглядеть в романе более глубокий пласт реальности. Этот пласт становится все более явным и узнаваемым именно в последние годы, когда российскую современность практически целиком поглотило фантомное прошлое: из РФ сегодняшнего дня отчетливо видно, что Аксенов написал роман про поглощение не страной, а временем. На это недвусмысленно указывают заключительные строки романа:
В душе его была тревога, он часто посматривал на светящийся циферблат своих часов… Вдруг что-то случилось с современным механизмом: стрелки, секундная, минутная и часовая, закрутились с невероятной скоростью, словно в бессмысленной гонке, а в рамке дней недели стали выскакивать одно за другим: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг…
В 1991 г. социальное воображение ведущих российских интеллектуалов полностью ограничивалось антисоветским сценарием 1970-х: установлением «нормального» западного капитализма и парламентской демократии. Аксенов же еще в 1979 г. написал роман о внутреннем дефекте самого этого проекта и о неизбежности в этом случае реванша проклятого прошлого.
«Остров Крым» рассказывает о стране, потерявшей видение собственного будущего и тем самым отказавшейся от своей субъектности (включая политическую независимость). Поэтому не имеет значения, как называется аннексированный край и идет ли речь о территориальной аннексии вообще, главная коллизия заключается в другом: в утрате способности помыслить для себя принципиально новую социальную реальность, которая не требует оправданий и узаконения (легитимации) в «великом прошлом».
Эта проблема – поиск своего будущего, нигде не заимствованного и никем не дарованного, – оказалась особенно острой именно в последние два десятилетия. В постсоветских условиях от ее решения зависит исход подлинно постколониального освобождения – не в смысле борьбы с мнимым или реальным угнетателем, а как обретение полностью независимой, самостийной жизни. Не вопреки кому-то и не ради чего-то, а как естественное выражение собственного «я», индивидуального и коллективного. В общем, в бывших советских республиках почти никому не удалось пока это сделать, объявив целью общества не реставрацию попранной независимости 1930-х годов (неизменно авторитарной) или освобождение от русского империализма, а банальное «всеобщее благоденствие» из преамбулы американской конституции. Тем самым, самое оптимистичное будущее оказывается заложником довольно мрачного прошлого, без которого оно лишается обоснования, а значит, и смысла.
«Остров Крым» – не про территориальную аннексию, а про капитуляцию общества перед заведомо отвратительным, но кажущимся единственно аутентичным прошлым. Как и в пространстве романа, в нынешней РФ,
если бы в данный момент провести соответствующий референдум, то не менее 70 процентов населения высказалось бы за вхождение в СССР.
Причина этих поразительных совпадений художественного текста более, чем сорокалетней давности и современных политических реалий РФ проста: Аксенов аккуратно моделирует ситуацию кризиса будущего, когда общество теряет ориентиры своего развития.
Остров Крым и национальный вопрос
Еще одна точная деталь романа, объединяющая выдуманный ОК и современную РФ – реальная многонациональность общества. Эта деталь особенно важна как индикатор отхода Аксенова от нормативного западнического канона воображения общества будущего: за немногими характерными исключениями, западнический идеал будущего культурно гомогенен, имплицитно а-национален (если не мононационален). И официальная советская утопия слияния национальностей в единую общность, и прогрессистское будущее либеральных фантастов (в котором люди с разными «национальными» именами говорят на одном языке и одинаково одеваются) разделяют фундаментально гомогенизирующее социальное воображение.
«Остров Крым» радикально порывает с этой традицией. Более того, тема национальной идентичности и смысла социальной общности – центральная в романе Аксенова. И СССР, и ОК основаны на идеологических проектах (советском и антисоветском). Несмотря на кажущуюся устойчивость обоих обществ, их фундамент все сильнее размывается по мере утери остроты переживания идеологий былых времен, и за фасадом официального единства начинают развиваться новые национальные проекты.
Нация – это ощущение реальной принадлежности к некоему сообществу заочной солидарности (коль скоро невозможно лично встретиться со всеми его членами), претендующему на доступ к политической власти. Поэтому в основу нации может быть положен любой принцип единства (территория и политические взгляды, раса и общий исторический опыт, правовой статус и религия). Аксенов 1979 г. представляет себе нацию по лекалам советского обществоведения (как «естественную общность людей»), и в этом заключается одна из причин конфликта авторской воли с логикой романа, в котором отчетливо проступает иной механизм национальной мобилизации.
В Крыму – точнее, в «Крыму-России», как называют свою страну островитяне, развиваются национальные движения, стремящиеся переопределить основы общества, основанного на «надэтнических» идеях эпохи Гражданской войны. В книге упоминаются татарские националисты, заметна агрессивная, но совершенно маргинальная «Волчья сотня» (русское черносотенно-фашистское объединение), однако этноконфессиональные национальные проекты играют в плюралистичном крымском обществе незначительную роль. Развитая демократическая система позволяет снимать основные конфликты между тремя главными группами населения ОК: крымскими татарами, русскими из семей врэвакуантов (чинов «временно эвакуированной армии» 1920 года) и англичанами – наследниками взбунтовавшихся команд британских военных кораблей, осевших на острове. Примечателен языковой протокол на местном телевидении или в публичном месте:
Три разбитных комментатора, один по-русски, другой по-английски, третий по-татарски, непринужденно, с улыбочками, перебивая друг друга, рассказывали о случившемся два часа назад… Разговор, как это обычно в Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские, и итальянские, и еще какие-то, совсем уже непонятного происхождения слова.
Культурный плюрализм сопровождается высоким уровнем смешения населения:
– Сложная проблема, сэр, – говорил бартендер. – Возьмите меня. Батя мой – чистый кубанский казак, а анима наполовину гречанка, наполовину бритиш. Женился я на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут у нас получается сэр, на нашем Острове. – Этот коктейль называется яки…
На основе политической демократии и культурного плюрализма вырастает самое интересное и мощное национальное движение в ОК (и вообще в романе), которое как раз и называется «яки». Яки – «смесь татарщины и русятины» – представляет собой полностью гибридный национальный проект, ощущающий свою полноценность и самодостаточность именно в этом качестве.
Яки! – вскричал Антон. Будущее нашей страны – это яки, а не вымороченные врэвакуанты, или обожравшиеся муллы, или высохшие англичане! …Яки – это хорошо, это среднее между «якши» и «о’кей», это формирующаяся сейчас нация Острова Крыма, составленная из потомков татар, итальянцев, болгар, греков, турок, русских войск и британского флота. Яки – это нация молодежи. Это наша история и наше будущее, и мы плевать хотели на марксизм и монархизм, на Возрождение и на Идею Общей Судьбы! Долг современной молодежи – способствовать пробуждению национального сознания. Все русское на Острове – это вчерашний день, все татарское – позавчерашний день, англоязычное население – вообще вздор. Нельзя цепляться за призраки, надо искать новые пути.
Ничего подобного не встречается даже в самом «правозащитном» сегменте русского западнического социального воображения, остающегося «по умолчанию» русоцентричным. Это и не удивительно, ведь перед нами – идеальная формула постколониальной нации, индифферентной по отношению к любым внешним нарративам и прошлым обидам, а потому подлинно независимой от них. Причем, яки представляют собой не просто национальный «проект» в смысле идеализированной версии реальности, пропагандируемой интеллектуалами. Это реальное состояние массового общества ОК, в котором люди таким образом строят семьи (см. монолог бартендера выше) и разговаривают:
– Ханам, самван ждет ю на «Аничков мост»…
– Френда, – сказала она. – Бис трабла, ханам. Френдага, кадерле, яки, мэм…
(Примерный перевод: сударыня, некто ожидает Вас в кафе «Аничков мост»; это друг, бояться нечего, сударыня, друг, милостивая государыня.)
Активно происходит словообразование нового языка: «холитуй» (холидэй плюс сабантуй, то есть праздник). «Они все сейчас переделывают имена, формируют нацию…. Маста Фа… [вместо Мустафа]».
С точки зрения эссенциалистских и элитарных представлений о нации конца XIX века (господствовавших в обществоведении СССР и современной РФ), это «неправильная нация». Она не только не настаивает на своей эксклюзивности (принимая не только тех, кто отвечает неким четким критериям, а всех желающих), но и развивается без плана, выработанного интеллектуалами-«будителями». Однако опыт ХХ века показал, что формализация национального канона – довольно быстро решаемый технический вопрос, и на протяжении романа ведется прямой или заочный спор о том, насколько важны формальности для признания жизнеспособности национального сообщества:
Чтобы говорить о новой нации, нужно прокатиться по меньшей мере еще через пару поколений. Сейчас нет ни культуры яки, ни языка яки. Это просто мешанина, исковерканные русские, татарские и английские слова с вкраплениями романских и греческих элементов.
Внук возражал. Скоро будут учебники по языку яки, словари, газеты на яки, журналы, канал телевидения. Если мы будем скромнее, будет поздно… если мы будем ждать, все будет кончено очень быстро. Нас сожрет Совдепия, или здесь установится фашизм…
Таким образом, в романе Аксенова судьба ОК оказывается напрямую связанной с перспективами постколониальной и постимперской нации яки. Чтобы удержаться от поглощения (судьба романного Острова Крым), потерявшее коллективную перспективу общество должно переизобрести себя, найти новый смысл в совместном существовании. Проект гибридной нации яки предлагает такой новый смысл всем желающим, именно поэтому он оказывается главным препятствием на пути планов воссоединения с Советской Россией (капитуляции). При признанию главного героя:
Напористые, полные жизни представители новой островной нации, о возникновении которой они кричат на всех углах, сейчас опаснее любых монархистов и старорусских либералов для Идеи Общей Судьбы.
Но зачем же ему бороться с перспективным и жизненным проектом, обещающим придать новый смысл существованию Крыма-России? Ни одно объяснение, кажущееся наиболее вероятным (коммунизм, национализм или великодержавные амбиции Лучникова), не находит подтверждения в тексте. Более того, на самом деле, главный герой романа и не желает поглощения своей страны СССР, которое он приближает изо всех сил. В минуту просветления Лучников осознает:
Вот моя родина и вот мое счастье – Остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда не сольемся с вами, законопослушные, многомиллионные, северная унылая русская сволочь. Мы не русские по идеологии, мы не коммунисты по национальности, мы яки-островитяне, у нас своя судьба, наша судьба – карнавал свободы, мы сильнее вас…
Тогда для чего же Лучникову (и подыгрывающему своему герою Аксенову) потребовалось пойти на суицидальный шаг – организовать аншлюс ОК?
«Русский мир» против гибридности
Почему же именно так Аксенов распорядился пространством романа как исследовательской лаборатории? Почему он не оставил шанса гибридной нации яки (лишь позволил ускользнуть за границу в последний момент семье сына Лучникова, их несостоявшегося лидера), почему отдал Остров Крым советскому монстру?
В логике художественного пространства романа, единственным и естественным будущим ОК как самостоятельного общества оказывается развитие новой гибридной культуры яки, что грозит превратить ОК из острова при российском материке едва ли не в отдельную планету. Будущее постимперской России (Крым-России) ставит ребром вопрос о судьбе русской культурной традиции.
Для описания этого конфликта не хватает языковых средств – по крайней мере, не хватало в 1979 г.:
Что касается самого выбора, то он формулируется нами так: сытое прозябание на задворках человечества или участие в мессианском пути России, а следовательно, в духовном процессе нашего времени.
Процитированная формулировка Лучникова противоречит романной реальности, в которой ОК является полноценным игроком мировой экономики и культуры, а газета Лучникова продается в киосках по всему миру. Так что ОК – скорее Западный Берлин старых времен, чем Тайвань.
Поэтому речь идет не просто о дилемме мессианства и обывательского существования, а об окончательном разрыве с традиционным «путем России» – мессианским или любым другим. Речь идет о перспективах не просто постсоветского, а «пострусского» общества – ищущего новые формы общей культуры, переопределяющего само понятие русскости и, конечно же, преодолевающего традиционный прогрессистский эрос русского западничества, во власти которого находится Лучников.
Ставки оказываются очень высокими, а крайности – непримиримыми, как в античной трагедии: это, буквально, пропасть между светлым будущим и славным прошлым, между незнакомой гибридностью яки и родной русской культурой. Вот почему герой романа решается на принесение в жертву не только себя, но и любимого Острова, и в этом ему всеми силами помогает автор, рискуя подорвать художественную целостность произведения. Неспособность допустить развитие русской культуры в неизвестном направлении, с непредсказуемым результатом – грозящее до неузнаваемости изменить привычный культурный код – парализует волю к будущему и, в итоге, заставляет капитулировать перед ужасным, но узнаваемо «русским» прошлым.
Культура яки, предвосхищенная Аксеновым, – оставшийся неисследованным им вариант революционного обновления русской культуры, упущенный шанс в романном пространстве и, вероятно, в жизни. Логика романа вела к исследованию яки как наиболее жизнеспособного и победоносного сценария будущего, но герой (и автор) испугались столь радикального разрыва с культурной традицией и предпочли проигнорировать это направление истории, сделав трудный выбор в пользу чистоты форм «русского мира».
Наблюдаемая на наших глазах музеефикация мейнстримной русской культуры, ее окостенение в утрированных формах официального канона свидетельствует о том, что в реальности никакого выбора и нет. Островки живого творчества неизменно оказываются связанными с зонами гибридизации и трансгрессии предписанных границ – словаря, жанра, этики.
В сегодняшней культурной и политической ситуации ставки многократно возросли, и проблема гибридности как возможной перспективы русскости вышла за рамки литературного эксперимента. Спустя три десятилетия после распада СССР становится все более ясно, что подлинно постимперская (независимая от прежней структуры гегемонии) культурная форма может быть только гибридной, открытой всем и не исключающей никого – подобно изначальной имперской утопии. Иначе, отсекая реальное разнообразие постимперского пространства в рамках того или иного национального проекта, общество наследует репрессивность имперской системы.
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
