Интервью Регион.Эксперт с профессором Свободного университета, философом, историком, журналистом и спортсменом Сергеем Медведевым (видео + текст)
— Сергей, меня очень впечатлила ваша лекция на семинаре в Вильнюсе, в конце прошлого года, о биополитике, вы писали о ней и в вашей книге «Парк крымского периода». И первый вопрос для затравки дискуссии я бы хотел задать такой. В конце 20 века многие интеллектуалы были оптимистами: они говорили о либеральном «конце истории», о глобальном сетевом информационном обществе, но сегодня мы наблюдаем какой-то резкий контраст с их проектами. Вновь популярна военная риторика, повсюду растет этнический национализм, особым биополитическим феноменом стала пандемия. В России власть вообще фактически присваивает себе тела граждан – вся эта повышенная забота о демографии, официальная гомофобия, и фактически все существование России сегодня зависит от состояния здоровья несменяемого вождя. Чем, по-вашему, вызван этот исторический регресс?
— Да, вы правы, произошел некий возврат биологического элемента в политике, это может быть своего рода реакция на тот либерально-технологический утопизм, которым были вызваны перемены конца 20 – начала 21 века. Но эти ожидания, как мы сейчас понимаем, не сбылись, не оправдались надежды на то, что интернет принесет нам освобождение, расширение гражданской репрезентации, демократии, обретение глобального цифрового гражданства, например.
И в качестве реакции на всплеск глобализации 1990-х после падения Берлинской стены наступил новый этап, который очевидным образом начался 11 сентября 2001 года и в котором мы до сих пор живем. Это этап, я бы сказал, «антиглобализации», этап национализма, протекционизма и возврата биологического контура политики, отчасти связанного и с фашистским нарративом «крови и почвы». Мы видим, сколь активны сегодня националистические движения – и в Западной Европе, и в Восточной, и трампизм является частью этого органического возврата, и Брекзит, и Марин Ле Пен, и «Альтернатива для Германии» и так далее. И путинизм тоже является элементом реставрации биологического контура с его идеей «русского мира» и политикой в отношении Украины – мол, мы с ней «единый народ».
Впрочем, эта реакция не впервые в истории происходит. В начале прошлого века также был всплеск новых технологий и глобализации. И кстати, по свободе передвижений те времена даже превосходили нынешние – государства тогда не требовали паспортов и виз. Но реакцией на ту глобализацию, как мы все знаем, стала Первая мировая война, несколько революций, фашизм, сталинизм, затем Вторая мировая, холокост и абсолютная воронка тоталитаризма, в которую провалился мировой 20 век.
Если примерно те же симптомы мы наблюдаем сегодня, видимо, это свидетельствует о некой цикличности мирового развития. Ну и конечно, частью этих процессов является биополитика, когда государство рассматривает тела граждан как коллективную «патологическую массу». И в России это началось еще задолго до пандемии – все эти законы о запрете гей-пропаганды или «закон Димы Яковлева», когда власть приватизирует тела детей и использует их как государственный ресурс.
И сегодня все это продолжается, если посмотреть принятые Основы государственной политики по традиционным ценностям, то среди этих «ценностей» особенно подчеркиваются именно демографические. Мол, главной традиционной ценностью является семья, childfree приравнен фактически к какой-то фашистской пропаганде, феминизм, ЛГБТ также отнесены к «чуждым ценностям», с которыми российское государство должно бороться. В общем, идет буквальный возврат к биополитике тоталитарных режимов вековой давности, которая объединяла и Гитлера с его культом «арийской семьи», и Сталина с культом семьи «советской». Империям для войн нужен демографический ресурс.
— Мишель Фуко писал, что биополитика уходит корнями еще в Средние века. Но в чем вы видите отличие исторической биополитики от той, которая разворачивается сегодня на наших глазах?
— Это не столько Средние века, сколько скорее все же Новое время, когда биополитика стала одним из «диспозитивов контроля», как он это называет. Именно тогда власть начинает рассматривать население как медицинскую «патологическую массу», это связано с появлением таких институтов, как больница и сумасшедший дом. Болезни стигматизируются и государство приступает к проведению массовой санитарно-эпидемиологической политики.
Биополитику нельзя считать атрибутом лишь тоталитарных и фашистских государств, просто в них она доведена до своего предела, до максимума. Джорджо Агамбен это очень хорошо исследовал на примере фашистского концлагеря или сталинского ГУЛАГа, это предельные образцы биополитики, которые отделяют «чистых от нечистых», да собственно в Германии это так и называлось – «расовой гигиеной». Но и западный либеральный рынок также продвигает биополитику – здесь можно вспомнить и о фитнес-революции, и о косметической революции, о революции пластической хирургии и т.д. Разница лишь в том, что если на Западе биополитика продвигается как мода, то в России она используется властью как инструмент контроля над обществом.
— Существует ли связь между нагнетанием имперской политики в России и биополитикой?
— Разумеется, и об этом очень хорошо писали мои коллеги из Тартуского университета Андрей Макарычев и Александра Яцык, у них даже книжка вышла о связи геополитики с биополитикой. Здесь достаточно взглянуть на сами формулировки российской пропаганды относительно «воссоединения» Крыма или прокси-войны с Украиной на Донбассе. Это же чисто биополитические термины, объясняющие, почему российский имперский организм не может примириться с потерей Украины, но видит ее только в рамках «единого тела».
Я помню, что в период «русской весны» 2014 года пропагандисты даже раскопали старый плакат 1921 года, на котором написано «Донбасс – сердце России» и там этот регион был изображен в форме сердца, от которого идут кровеносные сосуды к заводам в разных городах. Здесь имелись в виду поставки угля, но плакат это изображал в абсолютно биологически-медицинском ключе. И действительно, политика «русского мира» является глубоко биологической – она исходит из понятия о биологически «едином народе». Или даже «триедином», если прибавить и Беларусь. Этот нынешний нарратив о «славянском единстве», наверное, идет от работы Солженицына «Как нам обустроить Россию?», где он вроде бы отвергал империю, но решительно держался за это «славянское триединство».
— За Северный Казахстан еще…
— Да и Северный Казахстан, который тоже рассматривается как часть «русского мира». Это еще одно доказательство связи биополитики и геополитики.
— Можно ли расценивать биополитически недавние кремлевские ультиматумы Западу? Иногда создается впечатление, что Путин как этакий консервативный революционер хочет «привить» постсоветской России имперский сталинизм и тем самым превратить ее в ремейк СССР.
— Я не уверен, что Путин всерьез хочет возродить СССР, хотя и говорит, что «границы России нигде не кончаются». Мне кажется, что адресат этой символической политики – не умозрительный русский народ, а Вашингтон, Белый дом. Путин просто отчаянно случится во все двери, бьет посуду в собственном доме, чтобы его услышали по ту сторону океана, чтобы с ним начали говорить, но вот сейчас услышали, видите, и на ультиматум прислали письменный ответ. Что называется, «послали по факсу». Встречаются с российской делегацией, в Женеву позвали, в Брюссель – это уже хорошо, так как в прошлом году в Женеву не звали, а тут позвали.
И, мне кажется, что именно этих целей Путин и добивается, он абсолютный прагматик, его идея – это никакое не возрождение империи, но удержание собственной власти и сохранение той рентной модели, на которой стоит его режим, в общем-то, колониальный, который существенным образом зависит от Запада, от мировых рынков, он просто качает нефть и газ в Европу. Но для сохранения этого режима нужно постоянное поддержание напряженности, и если угодно, это также можно расценивать как биополитику.
— А нет ли в этом противоречия? Ведь Запад сейчас рассматривает довольно мощные санкции – такие, как отключение России от SWIFT, и может быть, даже прекращение закупки энергоносителей. Если Запад объявит эмбарго на российские энергоносители и вдобавок «раскулачит» лондонских олигархов, это же будет колоссальный удар по режиму.
— Мне кажется, не будет ни того ни другого: ни нападения на Украину, ни адских санкций, о которых уже несколько месяцев предупреждают Вашингтон, Лондон и Брюссель, в какой-то мере. Понимаете, это уже слишком долго продолжается, чтобы это продолжало пугать. У меня это вызывает только некую ироническую улыбку: с одной стороны, предупреждения Путина и ожидание, что вот-вот сегодня ночью Россия перейдет границу и начнет захватывать украинские города; с другой стороны, обещания невероятных санкций, которые способны уничтожить российскую экономику. Это продолжается уже месяц за месяцем и чем дольше это нагнетается, тем менее я вижу эту вероятность.
— Какая-то рутинизация происходит…
— Да, вот Глеб Павловский хорошо об этом говорил, что это новый модус политики – постоянная предвойна, ожидание войны. Войну никто развязывать не собирается, но ожидание ее создает некую динамику политики. В этой динамике все общаются и со своими союзниками и со своим электоратом: Байден показал решительность, НАТО получило прекрасный совершенно козырь, оправдание своего существования, новые бюджеты и российская армия получает новый бюджет – элиты довольны, армии довольны, генералы довольны, управленцы довольны. Весь мир в опасности, но кому какое дело до мира, это такое вот глобальное танго, глобальный танец, который два дикаря, ритуально раскрашенные, одетые в перья, потрясая копьями танцуют друг перед другом. Племя стоит, затаив дыхание в ужасе. Все знают, что настоящей войны не будет и они в этом танце не убьют друг-друга этими копьями, это просто ритуальный танец двух дикарей.
— Но ведь перед Первой мировой войной она тоже считалась чем-то невероятным, а потом внезапно случилась и мир покатился в тартарары. Вы не исключаете, что такое тоже может произойти? Неожиданно. Все вроде не ожидают войны, а она вдруг началась.
— Нет, сейчас все как раз ожидают войну, но, как мне кажется, когда все ее ожидают, она не произойдет. Естественно, всё вероятно, никогда нельзя исключать идиота, который неправильно интерпретирует приказ, нажмет какую-нибудь кнопку, бросит сапог на пульт, как в старом советском анекдоте. Это возможно, конечно, и я обычно использую образ асимптотического приближения к войне, как бы все ближе и ближе: вот уже осталось 10 сантиметров, 5, 1 сантиметр, 1/10 сантиметра… Мы все ближе приближаемся к линии войны, а война все не наступает. Это опасно, это то, что называется на английском brinkmanship – балансирование на грани войны. Это повышает риски, но опять-таки, это именно то, чего добивается Путин: это повышение риска, повышение неопределенности, повышение страха. Он действует не при помощи военной силы, он действует при помощи страха. И мы видим, как эта стратегия приносит успех.
— Кстати, я думаю, политика страха – это тоже биополитический феномен. А как вы в целом расцениваете перспективы, будущее этого путинского режима, в котором всё сводится к здоровью «обнуленного» вождя? Похоже, о том, что будет после – никто пока не задумывается.
— Это уже не столько биополитика, сколько политическая теология, в духе Эрнста Канторовича, описавшего «два тела короля» в Средние века: политическое тело нации инвестируется в физическое тело короля. И нынешний российский провал в Средневековье произошел в полной мере именно в этом направлении. Потому что в России сегодня нет политики – точнее, в России есть политика и она сидит в тюрьме – это Алексей Навальный. Это единственный представитель политического пространства в России. В остальном так называемая российская политика вся провалилась в тело Путина, он замещает своим телом все органы государственной власти: несуществующую госдуму, несуществующее правительство, несуществующий суд — это все такие малозначимые органы, которые выполняют абсолютно представительские функции. И жизнь Путина является своего рода гарантом существования этого режима. Режим существует столько, сколько существует Путин физически.
Я думаю, сейчас, особенно после казахстанских событий, уход Путина на какие-то вторые или параллельные роли, где он будет как елбасы, «отец нации» наблюдать за транзитом, уже исключается. Путин будет оставаться у руля столько, сколько позволит его жизнь, его биологическое существование. Мне это видится так из 2022 года. И мы, конечно, сейчас живем в медицинской реальности – не столько из-за пандемии, сколько из опасения «дыхания Чейн-Стокса», мы привязаны к телу суверена и зависим от его физического самочувствия. Потому что как только Путин исчезает с медийных радаров, вся Россия становится на паузу, в России наступает безвременье. Стоит Путину исчезнуть (например, уедет куда-нибудь свои ботоксные инъекции делать), по телевизору тут же ставят «консервы» – старые записи — и всё подвисает, элита приходит в ужас, люди начинают смотреть на пролетающие над головой вертолеты и думать, не начался ли государственный переворот? Я помню, когда Путин исчез после убийства Немцова в 2015 году, он дней на 10 исчез из публичного поля, и это был один из ужасающих моментов, когда абсолютно застыла вся общественная жизнь и все только гадали, где Путин и что с ним?
— Видите ли вы возможность какой-то трансформации этой системы? В Свободном университете вы читаете курс о российском пространстве – и хотелось бы спросить: возможно ли, на ваш взгляд, здравое, регионалистское, договорное переустройство этого пространства, которое позволило бы выйти из этих имперско-биополитических циклов?
— Оно необходимо. Видимо, оно состоится в рамках или нашего жизненного горизонта или в следующем эоне, но, наверно, до конца 21 века всё-таки произойдет – переформатирование России на новой договорной основе, как некой конфедерации территорий. Потому что, да, Россия – империя, закинутая в 21 век из века то ли 19, то ли 20, то ли вообще 16-го. Она очень не современная, очень устаревшая и архаичная. Это пространство скрепленное холодом, страхом, образом Путина, геополитикой, водкой, матом… много чем – вот этими всеми традиционными ценностями.
Но для полноценного существования, мне кажется, Россия, конечно, должна быть регионалистской, должны быть разные модусы жизни для Калининграда и для Дальнего Востока, для Чечни, для Якутии – это совершенно не отрицает договорного государства, потому что абсолютно независимое существование многих нынешних регионов мне трудно представить. Но всем регионам необходима политическая и бюджетная автономия, самоуправление, разные юридические порядки. Думаю, что российское пространство должно переформатироваться на этих основах. Силы для этого есть, возможности для этого есть, население тоже готово. Нарастает усталость и раздражение от колониализма Москвы. Мы видим, как это вспыхивает то там, то здесь: в Хабаровске, в Шиесе, в Башкортостане… То есть, деколонизация этого пространства неизбежна, но от конкретных предсказаний – как именно она произойдет – я, пожалуй, воздержусь.
— Но будем надеяться на то, что «процесс пойдет» в обозримой перспективе, и мы обсудим его в следующих беседах.
— Да, в России надо жить долго.
Беседу вел Вадим Штепа
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
Поддержите единственный независимый регионалистский портал!
