Поморы в России до сих пор официально не признаны этнической общностью. Хотя это – не прихоть этнических активистов, а насущная необходимость.
На краю ойкумены
Каждому россиянину известно имя отца отечественной науки Михайло Ломоносова. Многие помнят советские мультфильмы по произведениям архангельских сказочников Степана Писахова и Бориса Шергина. Люди старшего поколения наверняка видели художественный фильм «Море студеное» о подвиге «русских робинзонов», шесть лет проживших на суровом и нелюдимом Шпицбергене. Кто не слышал о Соловецком монастыре, деревянных храмах Русского Севера, замечательных творениях холмогорских косторезов? Знатоков географии еще в детстве, наверное, удивляли странные названия на карте Арктики: Канин Нос, Онежская губа, Русский заворот. Тем, кто интересуется политической жизнью России, может быть, бросилась в глаза эмблема ЦИК – деревянная птица счастья. Все это и многое другое – явления поморской культуры, формировавшейся на протяжении веков на Севере России.
Поморы – субэтническая группа великороссов, такая же, как казаки, сибирские старожилы, старообрядцы или крестьяне-однодворцы Южной Руси. Около тысячелетия назад новгородские и ростово-суздальские переселенцы поселились на берегах северных рек и полярных морей, мирно ассимилируя аборигенные чудские племена. Их потомки сохранили былины Древней Руси, традицию возводить шатровые храмы и ставить по берегам морей обетные кресты. За сотни лет поморы открыли и освоили берега Студеного (Баренцева) моря, Грумант (Шпицберген), Новую землю (Матку), проникли в Сибирь (Семен Дежнев, Ерофей Хабаров, Владимир Атласов и многие другие первопроходцы вышли из Поморья). Правителем русской Аляски также стал уроженец поморского Каргополя Александр Баранов. Интересно, что аляскинская столица в 1799-1867 гг. называлась Ново-Архангельск.
Кстати, Поморьем в старину называлась не только узкая прибрежная полоса, но обширные территории: от Норвегии до Северного Урала, от арктических архипелагов до Вологды. Многие жители этой земли кормились морем: ловили рыбу, били морского зверя, совершали плавания «встречь солнца». Их культура во многом отличалась от средне- и южнорусской. Широко распространенная грамотность (мореход должен уметь прочесть «память» – лоцию), высокий социальный статус женщины (пока муж в море на промыслах, жена («жонка») не только была полновластной хозяйкой дома, но могла нести лоцманскую службу в устье Двины; порой женщины в волостях исполняли даже полицейские функции, что немыслимо в Центральной России). А еще – честность (избы у поморов не запирались – как, впрочем, и у соседей коми), взаимовыручка и артельная солидарность, демократизм, самоорганизация, предприимчивость…
Де-факто существуют, де-юре – нет
Сегодня потомки старинных русских мореходов, имевшие некогда самобытный язык («поморьска говоря»), свое вероучение (поморское старообрядчество), торговавшие с Норвегией (благодаря чему появился еще один язык – «руссенорск» как средство межнационального общения со скандинавами), живут по берегам северных морей. Их насчитывается несколько тысяч, большинство – в Архангельской области. Согласно Всероссийской переписи 2002 года поморами записалось более шести с половиной тысяч человек, по данным 2010 года их численность примерно вдвое меньше. Что случилось: моровое поветрие, геноцид? Да нет, просто поморы – часть русского народа, и, отвечая на вопрос анкеты, кто-то назовет себя просто русским, а кто-то – русским помором. Приходится выбирать из двух правильных ответов. Кстати, наряду с русскими поморами существует группа карельских поморов, а еще – канинские поморы, возникшие как результат смешанных браков с ненцами.
Интересно, что первым официально назвавшим себя этническим помором, был покойный депутат Госдумы от ЛДПР Дмитрий Гусаков. Когда-то, еще в юности он вписал в свой военный билет национальность «помор», выбрав из разноплеменной родословной наиболее близкий ему духовно этнос. А в нулевые годы, в ходе Всероссийской переписи позиционировали себя как поморы губернатор (тоже ныне покойный) Анатолий Ефремов и его замы.
Являясь составной частью русской этнической «матрешки», поморы сегодня не признаны в качестве народа. Иные публицисты и вовсе отказывают им в праве на историческое имя, упорно именуя просто «северянами». А некоторые считают поморов «пятой колонной» Норвегии на Севере России по причине давних связей с этой страной и частых поездок поморских общественников в страну фиордов. Кто-то считает отстаивание права поморов на этническую идентичность, самобытность просто прихотью и блажью этнических активистов: дескать, хотят получить разные льготы-квоты на вылов рыбы – для себя. Между тем от официального признания поморской идентичности зависит будущность не только и не столько группы общественных деятелей в городах, сколько населения прибрежных сел и деревень. Ведь те права и льготы на ведение традиционной хозяйственной деятельности, которыми обладают народы Крайнего Севера, вполне можно было бы распространить и на поморов.
Так уже сделано в Якутии по отношению к живущим здесь русским субэтносам русскоустьинцев и походчан. То есть не нужно исключать такие «народы в народе» из числа русских. В конце концов, советское понятие «национальность» и общемировое «этническая общность» (оно присутствует в Конституции РФ) отнюдь не тождественны: последнее охватывает более широкий круг человеческих сообществ. Ведь и казаки – одна из ветвей русского народного древа, между тем есть законы о казачестве, советы по делам казачества, самобытность культуры донцов, кубанцев, терцев, уральцев и т.д. общепризнанна. А ведь поморы расширяли рубежи России в Арктике и Сибири и обороняли их точно так же, как и казаки. Но о заслугах поморов вспоминать сегодня не принято.
Последние из могикан?
Привычные занятия и традиционный образ жизни поморов находятся под угрозой. В последние годы федеральная власть приняла целый ряд решений, поставивших под вопрос само существование векового поморского уклада: например, запрет добычи детенышей гренландского тюленя (мера сама по себе правильная) распространили не только на младенцев-бельков, но и вполне взрослых особей – серку. В итоге зверобои и члены их семей остались без заработка, тюлень расплодился и уничтожает запасы беломорской сельди.
Так же совершенно правильным было создание национального парка «Онежское Поморье» ради сохранения девственной беломорской тайги и ее фауны. Вот только по самим поморам этот акт нанес очередной удар, ибо в состав парка включили Унскую губу, где рыболовецкие колхозы (а до них поморские артели) ловили навагу. И теперь промышленный лов рыбы в заповедной зоне запрещен, судьба двух крупных рыбацких колхозов висит на волоске. А ведь они не только дают работу местным жителям, но и поддерживают социальную инфраструктуру на побережье. Не будет промышленной ловли наваги, не станет колхозов – опустеют старинные деревни, жители подадутся в города, побережье превратится в пустыню, где дюнные пески заносят руины изб.
К счастью, власти спохватились и разрешили добычу серки; может быть, решится и вопрос лова наваги в Унской губе. Для этого, правда, придется менять положения федерального закона. Пойдут ли на это депутаты Госдумы?
Жизнь по соседству с национальным парком порождает определенные проблемы для сельских жителей. Пойдешь налево – нельзя, там охраняемая природная территория, плати штраф. Пошел направо – то же самое. Не так давно, после объединения «Онежского Поморья» с Кенозерским национальным парком в Архангельске состоялась встреча местных жителей с его дирекцией – быть может, сторонам удастся достичь взаимопонимания? Но опять же все упирается в федеральное законодательство, которое проводит четкую границу между особо охраняемой природной территорией и населенными пунктами.
Этих и целого ряда других проблем могло бы не быть, если бы поморы обладали теми же преференциями, что и общины коренных малочисленных народов Севера. Сегодня же закон не позволяет зарегистрировать поморскую общину, ибо не для русских старожилов писан. Многочисленные запреты и ограничения, касающиеся рыболовства, вынуждают коренных русских жителей приарктических территорий становиться браконьерами поневоле или уезжать.
Бичом Поморского Севера является и отсутствие нормальной транспортной инфраструктуры: на суше – бездорожье, на море ликвидированы многие теплоходные рейсы в отдаленные села, В результате примерно половина старинных поморских селений по берегам морей либо полностью обезлюдели, либо превратились в дачные поселки. Если власть будет и дальше игнорировать поморов, то со временем умрут или уедут последние из могикан Российской Арктики. А на безлюдные территории часто имеют виды конкуренты.
Ура-патриоты против поморов
Так кто же на самом деле работает против интересов России в Арктике: поморы или безголовые и своекорыстные ура-патриоты? Между прочим, ведущуюся с 2011 года в ряде федеральных СМИ антипоморскую кампанию аналитики нередко связывают с разделом спорного участка шельфа между РФ и Норвегией. Чтобы заглушить негативный резонанс от этой сделки среди «патриотической» общественности («ни пяди морского дна!») провластные силы и перевели стрелки на поморов. С другой стороны, именно в эти годы обострилась конкуренция между Мурманском и Архангельском (очагом поморского движения) за госзаказы, реализацию арктических проектов и т.д. – и мурманскому лобби нужно было дискредитировать Архангельск как центр сепаратизма и норвежского влияния (притом, что Мурманск развивает сотрудничество с этой страной куда более активно).
А еще заполярной элите не дает покоя тот факт, что именно в Архангельске, а не в Мурманске создан федеральный университет – и его с подачи борзописцев также окрестили форпостом норвежской «мягкой силы». В Мурманске в последнее время проходят поморские фольклорные праздники, но никто не объявляет их антироссийскими, как это сделали с Поморским Новым годом в Архангельске.
«Вершиной» антипоморской кампании стало дело против одного из родоначальников поморского движения Ивана Мосеева, которого обвинили в том, что он назвал русских «быдлом» (притом, из содержания злополучного поста не следовало, что речь идет именно о нации, а не троллях в интернете). Заметим в связи с этим, что слово «быдло» применительно к соотечественникам употребляла, например, Ксения Собчак и ряд других фигур столичного бомонда, однако, против них уголовного преследования не возбуждалось. Не потому ли, что московские «львицы» и «львы» для чиновников и правоохранителей «социально ближе», чем какие-то там провинциалы, зачем-то качающие права?
Вот так: федеральные и региональные паны дерутся, а у поморов, никогда не бывших холопами, как говорится, чубы трещат. В условиях острого дефицита федерализма, ограниченности финансовых возможностей и полномочий местного самоуправления в современной России это ставит под угрозу дальнейшее существование поморов как самобытной этнической общности.
Пока же поморы, живущие у границ национального парка, просят приехать и поселиться на этих землях саамов. Они – коренной малочисленный народ, чьи права прописаны в законе, и, значит, есть шанс, что поморы, вступив в общину саамов, будут наделены теми же правами. Тяжело в России быть частью русского этноса, проще примкнуть к автохтонам, иначе не выжить. Как бы только не зачислили этих поморских активистов в «иностранные агенты»: в простоте душевной те обратились к… зарубежным саамским парламентам.
О необходимости причисления поморов к коренным малочисленным народам заговорили уже и в Совете по правам человека при президенте РФ. Так же, как и о сохранении «поморской говори», которая известна любознательным читателям благодаря выдержавшему два издания словарю Ивана Мосеева и сборнику поморских сказок, собранных им же.
Кстати, «поморская столица» Архангельск считается, по данным соцопроса, проведенного Финансовым университетом при правительстве РФ, вторым в России городом по уровню пессимизма его жителей: более половины населения не верят в то, что их жизнь в ближайшие годы улучшится. Отток населения, прежде всего – молодежи, из региона по-прежнему велик. «Сердце Поморья» тяжело больно, и надежд на его излечение средствами действующей федеральной политики все меньше. Нужно менять весь курс лечения. То есть – федеральный курс, направленный сегодня на все большую централизацию полномочий и ресурсов. Но центральная власть по-прежнему склонна переводить стрелки на региональную вместо того, чтобы заняться реформированием внутренней политики и трансформацией России в подлинно федеративное государство.
