Самое мощное оружие в руках угнетателя — это сознание угнетённых
Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!
Алиса Кингсли
В Копенгагене прошел 7-й саммит Европейского политического сообщества, где было много разговоров о безопасности Европы и поддержке Украины — от «стены против дронов» до идеи задействовать доходы от замороженных российских активов для финансирования перевооружения Украины, — но дальше разнонаправленных заявлений дело не сдвинулось. Одни спорили, что означает «стена дронов», другие — о юридических рисках и политических издержках, а Будапешт традиционно подвесил консенсус, усугубив и без того хроническую нерешительность Европы, то есть дискуссии были о том «как бы не спровоцировать агрессора», а не о том, «как защищать и отстаивать свои границы».
Эти «итоги» не необычны, дело в том, что война России в Украине и враждебные действия против европейских стран НАТО на восточном фланге сегодня ведутся не только танками и ракетами, самолетами и дронами (кинетическая война), но и в форме постоянных атак на саму реальность, которые размягчают и даже парализуют волю атакуемых стран к ответным действиям.
Используя изощрённую стратегию подмены смыслов, Москва разрушает европейскую систему понимания истины, законности и стратегических интересов, навязывая собственную трактовку событий, истории, настоящего и будущего и подменяя правду океанами лжи, что прекрасно продемонстрировал Владимир Путин в своем выступлении на «Валдайском форуме». Эксплуатируя когнитивные искажения, институциональную инертность и самоуспокоенность, возникшую после окончания холодной войны, Россия перехватывает европейский нарратив, заставляя Европу вести дебаты на кремлёвских условиях и загоняя ее в ловушку самосдерживания (self-deterrence).
Мы опишем и разоблачим тактики Москвы — дрейф базовой линии оценки событий (baseline drift), захват рамки обсуждения (framing capture), рефлексивный контроль и выпячивание проблемы собственной безопасности, проследим их корни, находящиеся в «плотном тумане когнитивной войны», обеспечивающем отсутствие стратегической ясности Европы в отношении целей и планов Москвы, и предложим путь к восстановлению правильной системы координат оценки происходящего.
Европа в ловушке подмены
В последние годы на восточном фланге стран Европы стало привычным видеть странные вторжения, нарушающие суверенитет — дроны, ракеты, иногда самолёты. Они то падают на территории Польши или Румынии, то пересекают воздушное пространство Балтийских стран, а иногда просто висят на радарах, как невидимые напоминания о прозрачности границ, при этом РФ навязывает свой фрейм, перекладывая вину на Украину.
Они не случайные, а встроены в архитектуру гибридных операций РФ: это все действия в «серой зоне», которые тестируют границы, подрывают само представление о нормальности, обеспечивают привыкание к нарушению суверенитета. Хорошо известно, как истерически реагировал СССР на разведывательные полеты самолетов U2, которые чисто технически не могли быть носителями оружия, угрожающего его безопасности. Формально полеты дронов и самолетов — это акты агрессии, которые классифицируются как провокации или инциденты, пусть дроны и не всегда носили боевую часть, но вот ответная политическая реакция оказывается парадоксально мягкой и сильно не похожей на реакцию СССР. Дебаты в Европе сегодня сводятся к одному и тому же: «а не станет ли наш ответ провокацией, приводящей к эскалации?». За этим повторяющимся вопросом скрывается куда более серьёзная проблема — подмена самой рамки обсуждения. Вместо того чтобы говорить о защите, Европа обсуждает, как не раздражать агрессора, при этом РФ ведет и кинетическую войну, и войну смысловых конструкций, которые постепенно лишают Европу её собственной системы координат и приводят европейский истеблишмент к политической фрагментации. А Европа пока не ведет с РФ никакой войны.
Как было – и как стало
А ведь Европа когда-то умела реагировать на подобные вызовы куда жёстче, чем сегодня. В 1981 году Швеция, не будучи членом НАТО и имея на тот момент социал-демократическое правительство, благоволившее СССР, задержала в своих территориальных водах советскую подводную лодку, нарушившую границу (инцидент в Карлскруне), и тогда шведские власти не стали изображать дипломатическую вежливость: подлодку не отпустили до окончания расследования, несмотря на давление СССР.
Тогда это считалось нормальной защитой суверенитета, правда, премьер-министр Улоф Пальме был позже убит, что расследовалось в том числе в русле «руки Москвы». Сравним теперь это с реакцией на современные случаи. В 2025 году Польша зафиксировала пролёт группы из 20 российских беспилотников на своей территории, и, хотя речь шла о дронах без боевой части, вопрос безопасности и нарушения суверенитета был очевиден. Вместо того, чтобы автоматически рассматривать это как нарушение воздушного пространства с правом на немедленный перехват, тема мгновенно погрузилась в формат консультаций-обсуждений в Брюсселе, запросы к союзникам, в том числе активацию 4-ой статьи Североатлантического договора НАТО, оценки рисков.
Подобная схема применялась и в Румынии, где обломки российского беспилотника упали на территорию страны, и тогда также реакция свелась к заявлениям и заседаниям. В Эстонии ситуация оказалась ещё более угрожающей: сразу 3 российских МиГ-31 нарушили воздушное пространство, пролетев в сторону Калининграда. Москва объясняла это тем, что самолёты летели «с территории России на российскую территорию», но именно такая формула и продемонстрировала манипулятивную подмену смысла. Реакция НАТО вновь свелась к консультациям по статье 4, хотя в итоге встреча послов завершилась жёстким заявлением: впредь любое нарушение будет сопровождаться немедленным перехватом. Эти примеры наглядно показывают разрыв между прежними рефлексами и нынешними привычками. Там, где раньше страны справедливо действовали по принципу «сначала защита — потом объяснения», сегодня сначала ищут «правильную процедуру», а нормальные оборонные меры откладываются. Это не просто мягкость; это результат долгих лет привыкания к тому, что осторожность воспринималась как высшая форма ответственности, хотя РФ никогда не дремала, используя «сознание жертвы агрессии» для достижения своих целей.
Стратегическая деградация и «дивиденд мира»: анатомия процедурного пацифизма
После окончания холодной войны Европа оказалась в пространстве, которое воспринималось как эпоха стабильности. Исчезновение Советского Союза породило ощущение, что сама природа конфликтов изменилась, что крупномасштабные войны на континенте больше невозможны. В такой атмосфере стратегическая настороженность постепенно уступила место вере в институциональную самодостаточность и «вечный мир».
Так возник «дивиденд мира» — ментальный и институциональный, и не только в риторике Дж. Буша-старшего или Маргарет Тэтчер. Он размыл привычные представления о риске, сформировал новую культуру управляемого комфорта. Военные структуры были перестроены под иные задачи: армии сокращались, а их место занимали экспедиционные контингенты, рассчитанные на операции за пределами Европы — в Афганистане, в Африке, однократно – на Балканах. Логика «массы» и «резерва» казалась архаикой: вместо этого развивались модели «точечных» сил и мобильных миссий. Оборонная промышленность тоже перестраивалась: от способности выпускать оружие в больших объёмах она смещалась к штучным проектам, где главное — технологический имидж, а не масштабируемость.
Вместе с этим изменилась сама управленческая культура. В политике и в армии усилилась ориентация на эффективность в мирных условиях: оптимизация бюджетов, сокращение складских запасов, зависимость от длинных цепочек поставок. Возникло то, что можно назвать «государством точного времени» — системой, работающей just in time: ресурсы подаются тогда, когда они нужны, и только в ограниченном объёме. В условиях кризиса такая модель быстро обнаруживает собственную уязвимость: запасы минимальны, мобилизационный резерв отсутствует, промышленность неспособна резко нарастить производство.
Эта трансформация была не только экономической, но – что важнее — психологической. Вместо стратегий сдерживания и долгосрочного планирования в политическом лексиконе закрепились представления о «управлении рисками» и «снижении напряжённости». Так осторожность, когда-то инструмент стратегии, становится ценностью сама по себе, что и называется «процедурный пацифизм» — состояние, в котором отказ от риска и вера в процесс воспринимаются как добродетель. Политики и институты привыкают действовать не ради результата, а ради сохранения управляемости. Там, где раньше автоматически срабатывал рефлекс обороны, теперь запускается цикл юридических уточнений, консультаций и дипломатических формул, а сдерживание перестало быть предметом системного искусства и превратилось в область дипломатического пинг-понга. Там, где в период холодной войны речь шла о ясных красных линиях, теперь остались протоколы переговоров и ритуалы консультаций.
В итоге деградация оказалась двойной: и материальной, и концептуальной, а Европа утратила запас прочности — в военной промышленности, в оборонных структурах, в политической воле — и одновременно лишилась языка, которым нужно описывать экзистенциальные угрозы. Россия этим воспользовалась: она принесла в ослабленное европейское пространство свои рамки, свои формулы, свою привычку считать «не от нуля».
Дрейф базовой линии как газлайтинг европейской реальности
Самая коварная тактика РФ — дрейф базовой линии оценки событий, психологический газлайтинг, который переписывает отправную точку истины, а на уровне восприятия европейцами эта технология выглядит ещё даже более изощренной. Кремль добивается того, чтобы Европа начинала считать события не с исходной точки — например, с начала агрессии в Украине, — а с искусственно навязанной отправной позиции, выгодной для Кремля. Вместо «Россия напала, значит оборона легитимна» в сознание подсовывается другой якорь: «расширение НАТО было провокацией», «принадлежность Крыма всегда была спорной», «Запад сам создал напряжение».
Как только этот новая точка отсчёта легитимизируется (а Кремль тратит для этого миллиарды долларов на покупку «полезных идиотов» и продвижение своей позиции), обсуждение превращается в спор о степени вины Европы, а не о факте агрессии Москвы. Здесь работает именно то, что в исследованиях израильских психологов Даниэля Канемана и Амоса Тверски называется «эффектом якоря» и «отвращением к риску». Поставленный «якорь» — слово «эскалация» или «провокация» — становится новой точкой отсчёта, которая искажает всю оценку ситуации. Лидеры начинают переоценивать риск любого действия и, наоборот, недооценивать последствия бездействия, а ответные меры сдвигаются в сторону осторожности не потому, что это рационально, а потому что заданная рамка заставляет их видеть реальность через чужой фильтр.
Фактически это создание новой, искаженной реальности с дальнейшим погружением в нее всех участников процессов управленческих решений, но это и есть форма политического газлайтинга: жертве внушают сомнение в праве на самозащиту. Европа начинает колебаться перед тем, что в нормальном международном праве очевидно: перехват ракеты или беспилотника над своей территорией — не акт войны, а элемент законной обороны, протокол защиты суверенитета. Когда подобные сомнения повторяются изо дня в день, срабатывает эффект «иллюзорной правды»: чем чаще фраза «сбитие дронов и самолетов вовлекает в войну» повторяется, тем более привычной и правдоподобной она кажется, даже если юридической основы у неё нет.
Таким образом, проблема заключается не только в военной угрозе, но и в подмене самой когнитивной точки отсчёта: Европа начинает сомневаться даже в том, что очевидно, и тем самым теряет ясность, без которой невозможно принимать быстрые решения, потребные в условиях ползучей агрессии РФ уже далеко за пределы Украины.
Манипуляции страхом, или как нормальное Кремлем превращается в экстраординарное
Ещё один ключевой механизм, через который Москва захватывает рамку обсуждения, описан в концепции секьюритизации Копенгагенской школы. Барри Бьюзен, Оле Вэвер и Яап де Вильде объясняли этот процесс просто: событие становится «экзистенциальной угрозой» не потому, что оно реально таково, а потому что политический актор называет его таковым, а аудитория соглашается рассматривать его именно в этой категории. Россия использует эту логику как оружие. Перехваты дронов над границей или сбитие ракет — это в международном праве стандартная мера обороны, но Москва артикулирует их исключительно как угрозу своему суверенитету, а значит, как «акт войны». Европа отвечает совещаниями, дипломатическими оговорками, попытками снять напряжение, — чем фактически подтверждает навязанную Кремлем понятийную рамку.
В результате действия, которые в нормальной системе безопасности являются рутинными, вдруг оказываются политически экстраординарными. Такое смещение позволяет Кремлю управлять самой шкалой допустимого поведения, и Европа всё чаще обсуждает не то, что и как защищать, а то, как не перейти выдуманную «красную линию». Здесь и проявляется подлинная манипуляция: агрессор не только атакует военными средствами, но и устанавливает, в каких терминах жертва должна говорить о нападении.
Продолжение следует
_____________________________________________________
Подписывайтесь на Телеграм-канал Регион.Эксперт
Поддержите независимый регионалистский портал
